Тридцать три года назад в Армении случился разрушительный землетрясение, унёсший множество жизней. В сложных условиях спасательных работ наблюдатель машинально фиксировал физические явления и эффекты. Это повествование о Спитакe — рассказ очевидца, а не пересказ.
7 декабря 1988 года утром земля в северной Армении начала дрожать и вибрировать, как штормовое море. Главный удар стихии пришёлся на город Спитак, где интенсивность толчков составила десять баллов по 12-балльной шкале. MSK-64После мощных землетрясений город почти исчез. Многоэтажные здания разрушились за считанные минуты, обратившись в горы мусора. Под завалами погибли более десяти тысяч человек.
Движение — это не только баллистика
Толщи пород коры Земли движутся вследствие связи со скользкими потоками мантийного вещества. Некоторые движения приводят к отрыву крупных частей коры друг от друга, разламывая породу протяжённым сколом. В возникшем разломе недр края расходятся или смещаются по плоскости трещины. Под Арменией лежат несколько таких разломов, расколовших земную толщу на огромном протяжении. Разломы пролегли на сотни километров — значит, это древние долгоживущие разрывы. Их движущие силы действуют долго из-за глубины и огромных подземных пространств с неисчерпаемыми запасами энергии.
Глубокий разлом проходит по территории северной Армении почти по линии горизонта, с прогибом на север.
Землетрясения регистрируются здесь на протяжении нескольких тысячелетий до нашей эры.
Раскол постепенно тянется от районов западнее Гюмри до озера Севана и на восток — к азербайджанской Гяндже, уходя за нее дальше, достигая общей длины в 370 километров. Землетрясения его известны с древности в течение нескольких тысячелетий до нашей эры. А значит, катастрофическими оказались те землетрясения, о которых информация дошла до нас из этих глубин времени. Разлом действует еще со времен плейстоцена — ледниковой эпохи, завершившейся 11 тысяч лет назад. Источники Средневековья фиксируют за последнюю тысячу лет семь крупных землетрясений в восточной части разлома, включая землетрясение в 11 баллов 30 сентября 1139 года, унесшее жизни почти четверти миллиона человек.
Сотни километров разрыва недр носят название Памбак-Севанского разлома с юго-восточной частью по имени Хонарасар. В его зоне напряжения разряжаются мощными движениями пород, которые смещаются и сдвигаются относительно друг друга по разрыву. К концу 1980-х годов в западной части разлома на севере Армении, в 18 километрах к северу от Спитака, на небольших глубинах около 10-15 километров накопились значительные напряжения. В какой-то момент они превысили прочность пород на разрыв.
В этом месте залегающие пласты раскололись, образовав огромную внутреннюю трещину, и сильно сдвинулись по ней относительно друг друга. Сдвинулась масса горных пород, силой толкнувшая соседние слои. Волны от сдвига разошлись в пространстве, выйдя на поверхность и разбежавшись по ней. Из-за силы смещения волны были очень мощными и сильно тряхнули прилегающие местности вместе со стоящими на поверхности сооружениями. Однако глубинное смещение разрядило лишь меньшую часть напряжений. Возможно, волновые процессы как-то отозвались в лопнувшей породе в окрестностях разрыва, ослабив ее. Потому что секунд через 15 недра с такой же силой лопнули еще раз. Сейсмическая волна снова всколыхнула окрестности, подрубая строения, уже надломленные первой волной.
Некоторое время спустя произошел третий разлом. Под эпицентром накопилось обширное напряжение с большими запасами энергии, которое разряжалось частями: толщи лопнули последовательно, в несколько стадий. Третья волна разрушила все, что повредили два первых удара. Она оставила после себя только руины с большим количеством вертикальных останцев от строений. Три толчка произошли за 30 секунд. Город исчез.
Четвёртый разрыв произвёл окончательную зачистку местности, вспорол каменную толщу до поверхности на десятки километров спустя четыре минуты после первой компактной группы из трёх толчков, длившаяся 30 секунд. На поверхности возник выступ высотой в метр протяжённостью пары десятков километров и больше. Само смещение пород было ещё больше, поскольку происходило косо по этому разрыву.
Множественные толчки действовали подобно зубьям пилы, рассекая и сбрасывая вертикальные объекты за несколько проходов. Следующие волны разрушали то, что по каким-то причинам не смогли преодолеть предыдущие. Энергия из глубин вышла на поверхность девятибалльным пятном размером 20 на 40 километров, в центре которого находился смертельный десятибалльный эллипс размером шесть на 16 километров. Эллипс попал прямо под город Спитак и разрушил его, как мегатонная бомба, практически до основания, уничтожив… ольшую часть жителей.
Узнав о трагедии в Спитаке, многие пожелали помочь. В Москве стали собираться добровольцы, которым требовалось координация. Неравнодушные люди (например, журналист-международник Гриша) помогали сформировать отряды, отправляемые самолетами в Армению. Зал вылета в Домодедово был переполнен народом. Огромный борт приземлился в Армении на закате, на второй день после землетрясения. В ереванском аэропорту Звартноц оказался сводный спасательный отряд, в составе которого находились трое друзей с опытом обращения со взрывом. Еще в самолете они напоминали друг другу о технике зажижения огнепроводного шнура и проверки детонатора. Одним из троих был автор этого материала.
Сводный отряд некоторое время ожидал по прибытии подвоза необходимого имущества, а затем уже после заката погрузился в большой автобус «Икарус» с прицепом-«гармошкой». В него же поместили пару больших армейских палаток, лопаты, ломы и кирки, немного продовольствия. И незамедлительно направились на север, к Спитаку. До цели было недалеко — около ста километров.
Снегопад на пути к Спитаку
В полночь большой желтый «Икарус» с прицепом подошел к удалению километров двадцать от Спитака. Дорога стала горной и медленно поднималась на местный перевал. Во время подъема к вершине из низких облаков начал идти снег.
Жизнь полна снегопадов. Уральские морозные зимы создавали в густой тайге знакомый метровый слой снега. Ямальские бури накрывали тундру плотным облаком летящего снега. Сильные снегопады случались и на зимовках Северной Камчатки. К началу мая снег полностью скрывал двухэтажные постройки, поднимая снежную поверхность ещё выше — жильцы выходили из специальных тамбуров на крыше. За несколько часов снегопада могло выпасть более полутора метров свежего снега, а за следующие часы оседающий слой снижался до метра.
Пробираться к месту дежурства в непогоду было невероятно сложно: снежная масса часто доходила до горла, ориентиры терялись в метели, дорога, что три часа назад была ясной, превращалась в сплошную серость. Автору случалось прыгать с парашютом в густой снегопад (самолет пролетел дальше района выброски, отделение произошло над мощным облаком снега), без возможности осмотреть пространство, и приземляться в сплошной серой завесе на заснеженный участок целины, уходя в него по плечи.
Таких больших снежных хлопьев, как на перевале по дороге к Спитаку, не встречал. Неизвестно по каким причинам отдельные снежинки слипались в столь большие плоские агрегаты. Рыхлые, еле сцепленные, размером с ладонь, они напоминали вырезанные из бумаги новогодние снежинки. Из-за огромного размера и низкой плотности снежинки медленно опускались в воздухе, словно парили в нем.
Толстый рыхлый слой мегаснежинок быстро образовался на дороге, по которой «Икарус» скользил и не мог подниматься к верхней точке перевала. Гусеничного трактора для вытаскивания автобуса наверх поблизости не нашлось. Сводный отряд, выгрузившись, стал вручную выталкивать «Икарус» на перевал по снежной массе. Люди, толкающие вверх длинный груженный автобус в кромешной темноте, создавали фантастическую картину. Дорожное полотно клонилось своей плоскостью к крутому падающему вниз склону, отделенному стальным ограждением. Прицеп автобуса сползал к этому ограждению, норовя придавить людей, облепивших заднюю часть машины. Приходилось быть предельно внимательным, чтобы в случае опасности вовремя выбраться из тесного зазора между бортом и стальной полосой ограждения и не оказаться раздавленным.
В Спитак автобус со сводным отрядом прибыл в утренней темноте. По краю того, что осталось от Спитака, протекала небольшая речка Памбак, именем которой назван Памбак-Севанский разлом. Ниже по течению Памбак, приняв приток Дзорагет, меняет название на почти бухгалтерское Дебед, уходящее в Грузию (вливаясь в итоге в Куру, доносящую воду Памбака до Каспия). Чистое поле за Памбаком стало местом большого общего лагеря всех спасательных отрядов, гражданских и военных. Прибывшие быстро поставили большую армейскую многоместную палатку и несколько маленьких личных, обустроили кострище и, устав от перелета и ночной дороги, завалились поспать на несколько часов до рассвета.
Сопромат
Первый день спасательных работ оказался шокирующим. Разобрать завалы оказалось непростым делом. Вблизи разрушения напоминали длинные холмы двух-трехэтажной высоты, образованные вздыбленными хаотичными обломками плит, щетинившимися кусками стальной арматуры. В некоторых местах возвышались, подобно скалам, вертикальные останки домов. Во многих местах холмы дымились от тлевших внутренних пожаров. Так должна выглядеть городская местность после взрыва термоядерного заряда мегатонного класса.
Пришлось сразу привыкать к дымящимся завалам разрушенных пятиэтажек, запаху гари и трупов, бурой пыли, покрывавшей всё, и массе погибших тел. Нужно было наладить взаимодействие с командирами, техникой, поисковыми группами со специально обученными собаками, в том числе с зарубежными группами.
Была необходимость вжиться в ход поисковых работ с согласованными пятиминутками тишины, во время которых слушали стуки и голоса из-под завалов. Сразу отстраивались короткие перекуры, прием пищи, получение инвентаря, респираторов, освещение и координация объектов ночью. И прочие технические и бытовые моменты, наполнявшие долгие и трудные дневные и ночные смены.
Необходимо было постоянно быть внимательным: завалы бетонных обломков при разборе иногда рушились, придавливая спасателей. Поднять кусок бетонной плиты было непросто. Тяжелый фрагмент обычно не за что было подцепить крюком крана. Иногда на разломах железобетонных плит виднелись стальные прутья арматуры внутри – тогда цепляли за них. Но в половине случаев эти прутья просто выдергивались из плиты, взламывая ее поверхность, словно это был не бетон, а плохо склеенный песок. Такую низкую прочность бетона связывали с нарушением технологии на заводах железобетонных изделий, где в бетон добавляли меньше цемента, чем полагалось. Этот фактор называли одной из причин столь тотального разрушения спитакских пятиэтажек. В городе осталось стоять только несколько таких домов. На них смотрели как на непонятное чудо.
При подъёме плит и их осколков груз иногда оборвался и падал вниз, соскальзывая по завалу на людей. Завал от такого удара мог сам поползти вниз, ощетиниваясь плитами. Кроме того, поднимать плиту за одну найденную точку крепления, например заводскую проушину, просто выдергиванием из завала было нельзя. Своим волочащимся нижним краем бетонная плита раздавливала людей, оказавшихся под ней. И тогда гибли не спасатели, а выжившие после обрушения и лежащие зажатыми под обломками жители. Случалось поднимать плиты, с которых текла кровь. Это означало, что при подъёме раздавили этой плитой тело погибшего, или, возможно, ещё живого человека. К сожалению, сразу такие ошибки исключить не удавалось, становясь понятны лишь в ходе работ.
Завалы мешали кранам проехать везде и достать все места. Там, где техника была бесполезна, плиты рубили вручную ломами и кирками. Группы людей выносили фрагменты руками, продвигаясь сквозь завалы с острыми осколками и выступающей арматурой. Высота завалов достигала двух этажей и больше, поэтому путь по ним с тяжелой ношей был долгим и трудным. В ночную смену освещался только центр работ, а путь от него к краю завала проходил в темноте на многие метры. В ней было трудно определить, куда поставить ногу: на острый скол, скользкий скос обломка, осколки стекла или в пустоту черной щели с риском сломать кость. Уцепиться руками было невозможно – руки держали тяжелый груз бетонного фрагмента плиты.
Люди лезли в самое сердце завалов, куда не дотягивались краны, потому что там ежедневно умирали люди, зажатые под обломками – и на краю, и в центре холмов из разрушенных пятиэтажек.
Еще одним фактором опасности были пустоты в завалах, напоминавшие пещеры или проходы вглубь.
Было естественным желание залезть туда и проверить, есть ли живые, чтобы определить приоритетную зону для разбора. Однако сейсмическая активность продолжалась, особенно ощутимой была в первые дни после удара. При сильных толчках завалы могли съехать и осесть, покосившиеся части зданий обрушиться, а тем самым забравшиеся спасатели погибали.
Различия сейсмических волн
После основного землетрясения некоторое время происходят повторные толчки, называемые афтершоками. Это вызвано разрядкой остаточного напряжения в смещающихся горных массивах после главного удара. Резкий сдвиг порождает сейсмические волны, которые расходятся от области подвижки. Специалисты знают, что существуют объемные сейсмические волны, распространяющиеся внутри Земли, и поверхностные, распространяемые по поверхности земли и являющиеся наиболее разрушительными.
Наибольший ущерб наносят поверхностные сейсмические волны, движущиеся по земле.
Поверхностные волны подразделяются на два вида. Первые – волны Лава, названные в честь английского математика Огастеса Лава, изучавшего их. (Augustus Edward Hough LoveВ этих волнах движения земной поверхности совершаются перпендикулярно направлению распространения волны, из стороны в сторону относительно оси ее хода. Волны Лава занимают первое место, так как их скорость выше остальных, и они движутся впереди волн второго типа.
Вторые поверхностные волны — волны Рэлея, предсказанные английским физиком лордом Рэлеем. (John Strutt, 3rd Baron Rayleigh)Подобны волнам на воде, с возвышенностями и низинами. Колебания точки земли в волнах Рэлея происходят вверх-вниз и вперед-назад. Точка грунта при этом описывает эллипс в вертикальной плоскости — подобно волнам на море. Волны Рэлея движутся медленнее и идут позади волн Лава.
Вернувшись в лагерь вечером после первого дня работ, спасатели разбрелись по палаткам. Усталость ощущалась всем, и трое друзей лежали на полу своей маленькой палатки, не замечая урчания и лязга гусеничной техники, проезжавшей по грунтовой дороге в тридцати метрах от них.
Одна из тяжелых машин неожиданно приблизилась к палатке, видимо, сбившись с дороги в темноте. По мощному низкому рыку было видно, что сюда шла могучая инженерная машина разграждения на танковом шасси. Ее низкий гул внезапно раздался у самой палатки. Усталые спасатели уже собирались подниматься, чтобы выскочить наружу и не попасть под гусеницы. Вдруг водитель заснул, такое бывало не мудрено.
В этот момент начало возить по полу палатки из стороны в сторону. Быстро и сильно, не давая опомниться и понять, что происходит. Тела почти катались, и машинально хотелось за что-нибудь ухватиться. Через полторы-две секунды возня прекратилась, и без пауз и перерывов перешла в серию нарастающих ударов снизу, в спину. Быстро и часто, все сильнее и ощутимей — бах, бах, бах! И вдруг всё разом оборвалось и затихло.
Взволнованные и ошеломлённые спасатели выскочили из палатки. Разградительной машины не оказалось. Из соседних палаток высыпался народ. «Землетрясение! Вот были толчки!» Автор буквально на себе испытал разницу между волнами Лава, возившими его по полу палатки, и пришедшими позже волнами Рэлея с их вертикальными колебаниями, изрядно бившими в спину. Землетрясений до и после Спитака случалось в жизни достаточно, в разных местах, от Камчатки до Мексики. Но гул землетрясения послышался только один раз – этот тяжкий низкий рык, принятый за внезапное гудение близкого танкового дизеля.
Переохлажденная жидкость
Проблема обеспечения жителями питьевой водой оставалась актуальной. Водопровод в разбомбленном городе был неисправен: отсутствовало электричество, насосная станция находилась в руинах, а сеть трубопроводов была пробита на многих участках. Вода из Памбака непригодна для употребления, так как туда поступали сточные воды разрушенного города, заваленного тысячами трупов людей и животных. Количества машин-водовозок не хватало, да и емкостей для хранения привезенной питьевой воды в местах назначения практически не было.
Поставка воды осуществлялась ситуативно – то приезжала автобочка-водовозка, то привозили местную бутилированную минеральную воду. Минеральная вода в бутылках являлась надежным питьевым источником, и в лагере образовался большой штабель проволочных металлических ящиков с бутылками. Он был длинным и достигал роста человека; из этого источника брали воду для всех пищевых нужд. Суп и каши варили на минеральной воде, в ней же заваривали чай, от этого всегда по-монгольски подсоленный. Кому-то это нравилось, а кто-то скучал о несоленом чае, взять который было неоткуда.
Морозы были слабые, около семи-десяти градусов ниже нуля. Вода в таких условиях не замерзала — видимо, из-за своей солености, как считали обитатели лагеря. Однажды автор, доставая холодным утром очередную бутылку из ящика, уронил ее себе под ноги. Поднимая, обратил внимание на странный матовый вид бутылки, которая только что была прозрачной. Внутри оказалась не жидкость, а пропитанный водой снег. Но ведь все бутылки в штабеле стояли совершенно прозрачными! Автор взял еще одну бутылку и бросил на грунт. За несколько секунд она стала матовой.
После обнаружения феномена спасатели любили наблюдать за явлением. Из штабеля извлекалась очередная бутылка с прозрачной минералкой. Энергичный удар ладонью в дно приводил к немедленному и быстрому вырастанию внутри бутылки больших и длинных игловидных кристаллов льда. Кристаллы срастались в ледяные агрегаты, заполнявшие собой всю внутренность бутылки. Между сгустками оставалась вода. Вылитая из такой «осажденной» бутылки, она оказывалась сильносоленой. Кристаллизующийся лед почти не содержал соли – происходила сепарация соли вымораживанием. Так было «открыто» не только переохлажденное состояние минеральной воды в бутылках, но и способ ее опреснения, позволявший пить из растопленного бутылочного льда почти не соленый чай.
Мелкодисперсная компонента
Завалы, руины и места работ покрывались густым слоем пыли. Она была повсюду, проникая во все уголки. Каждое извлеченное оттуда изделие, фрагмент, любое тело были обильно посыпанными пылью. Её цвет варьировался в широком диапазоне бурых оттенков — от светлых до совсем темных. В некоторых местах она приобретала цвет светлых туфов, широко применяемых при строительстве Спитака. Возможно, именно их крошение при разрушении каким-то своим способом порождало мелкодисперсную компоненту.
Часть пыли образовалась при разрушении бетонных плит и минеральных строительных материалов. Она пахла горелым камнем и часто поднималась над местом разборов облаком. Спасатели испытывали много неудобств из-за пыли. Работы всегда требовали больших физических усилий, вызывавших учащенное дыхание. Пыль забивала носоглотку и легкие, поэтому без респираторов разбор завалов был затруднителен.
Респираторы не защищали лица от пыли, которая садилась плотным покровом, особенно когда при нагрузках лицо работающего потело. Пыль попадала в глаза, вызывая раздражение. Вытереть глаза, разъедаемые пылью, было нечем. Руки тоже оказывались в пыли, и ими страшно было прикоснуться к глазам. А воды для того, чтобы промыть пыль, рядом обычно не находилось – эпоха пластиковых бутылок еще не наступила. Разъедающее действие пыли приходилось просто терпеть, привыкать к ней. Как говорил Фритьоф Нансен про холод – «к холоду привыкнуть нельзя, его можно только научиться терпеть». То же было и с пылью в Спитаке.Умываться приходилось только по вечерам, в лагерном режиме. До следующей смены лицо находилось в состоянии покоя, чтобы вновь быстро осыпаться специфической пылью всеобщего развала.
Тела
Разбор завалов был затруднителен сам по себе, а вынос найденных тел, лежащих под хаосом нагромождений повсюду, представлял ещё большую трудность. Перемещение тел было, пожалуй, сложнее, чем перемещение твёрдых фрагментов, за которые было проще ухватиться.
Первый, надёжный и достоверно определяемый признак смерти — прекращение иннервации глаза. Зрачок перестаёт управляться головным мозгом. Это называется синдромом Белоглазова, который наступает через 15-20 минут после смерти головного мозга. Глазное яблоко теряет упругость, и при сдавливании пальцами зрачок становится сплюснутым — так называемый «кошачий глаз». Через несколько часов после смерти тело охватывает трупное окоченение (rigor mortis). Тело становится твердым и жёстким. Механизмы окоченения до сих пор точно неизвестны, хотя есть много гипотез. Самое окоченение происходит по-разному. Например, если в мозжечок попадет пуля, то трупное окоченение развивается мгновенно, всего за две-три секунды, надежно зафиксировав положение тела в момент смерти. Через два-три дня и более окоченение проходит.
Спасатели сводного отряда трудились на третьи сутки после землетрясения. Из-за этого им приходилось иметь дело с телами в мягком состоянии, и по мере прохождения дней это состояние только ухудшалось. Позже часто становилось невозможным брать тело за конечности – оно могло оторваться. Переносить погибших приходилось на носилках, с которыми пробираться по завалу было тяжело. Из-за крутизны нагромождений носилки наклонялись, и достаточно тяжелое тело норовило соскользнуть, словно перетекавшее в своей коже за носилки.
Реальность была разнообразна: отпадение голов, частей тел, соскальзывание во время переноски случалось. Опыт всё же помогал выносить тела за пределы завала быстрее и правильнее. Тем не менее, физическая специфика этой трагической ноши оставалась очевидной по сравнению с любыми другими переносимыми грузами.
В начале работ психологические трудности добавлялись к физическим. Но постоянная практика в сочетании с утомленностью постепенно развивали хладнокровие и спокойное отношение к таким ношам. Человек привыкает ко многим вещам, даже к страшному и шокирующему.
Течения газов внутри завала
Углекислый газ тяжелее воздуха, это свойство общеизвестно. Но в ситуации завалов с заблокированными там людьми это свойство зачастую становилось решающим для жизни или смерти. В момент землетрясения в жилых домах работали кухонные плиты, и после обрушений в завалах возникали пожары. Часто они принимали форму очагов тления и сохранялись по многу дней. Продукты горения и перегонки расползались глубоко внутри нагромождений в виде углекислого газа и дыма, не всегда поднимаясь вверх. Часть их охлаждалась и опускалась в нижнюю часть завалов, лишая выживших при обрушении возможности дышать. И многие оставшиеся живыми в момент обрушения погибали позже от удушья, если к ним по щелям стекался углекислый газ или тяжелые дымы.
Через несколько лет во время занятий по действию оружия массового поражения произошла небольшая дискуссия. Преподаватель задал слушателям вопрос: что делать первым делом для помощи пострадавшим после возникновения завалов от действия ударной волны атомного взрыва? Аудитория ответила разночтением – кто во что горазд: перекрикиваться с пострадавшими, пытаться протолкнуть к ним еду или передать воду, или немедленно начинать разбор плит над зажатым под ними человеком. На самом деле первым делом нужно включить компрессор и постараться подать шлангом воздух как можно ближе к зажатым в завале. Если обеспечить дыхание, все остальные действия могут спасти человека. В противном случае даже самый быстрый разбор завала закончится извлечением тела погибшего. Хотя, конечно, все правила хороши в теории, а практика всегда может внести жесткие или неожиданные корректировки.
Корова и вязкость
Через девять дней поисково-спасательных работ трое наших спасателей посетили знакомых спасателей в Гюмри, который тоже сильно пострадал от землетрясения. Машина из Спитака успешно доставила троицу до их пункта назначения. В Гюмри встречались обрушенные девятиэтажки, образовавшие высокие круглые курганы обломков. Что казалось удивительным, эти холмы местами еще продолжали дымиться спустя столь долгое время после разрушения. Запомнились шестнадцать сотрудниц в руинах обувной фабрики, погибших в потоках клея из большой разрушившейся емкости. Их тела пришлось вырубать из застывшего клея. Проведя сутки совместных работ в Гюмри и обменявшись опытом с тамошним отрядом, три спасателя двинулись в обратный путь, рассчитывая поймать попутку до Спитака.
Наступила темнота, а попуток не было. Возле дороги лежали мертвые поселения с завалившимися домами. Не виднелись огни, не лаяли собаки, не доносились голоса, крики и звуки. Ночные птицы молчали, ветер не шумел. В этой полной, буквально гробовой тишине было что-то необычное. К счастью путников, позади послышался звук автомашины, и вскоре грузовик вез их в сторону Спитака — в село Ширакамут, от которого до спитакского лагеря чуть больше десятка километров. Утомленные ночным переходом из Ленинакана, спасатели заночевали в Ширакамуте у местного жителя, предоставившего им ночлег в маленьком сарае, оставшемся неразрушенным.
В утренние часы хозяин попросил помощи в извлечении коровы из разрушенного коровника. Сам он не мог выполнить эту задачу уже много дней, а помощь оказывалась недоступна. Корова пребывала в коровнике, частично углубленном в землю, когда крыша рухнула и придавила ее. Несчастное животное не имело возможности выбраться и находилось под обрушившимся хлевом более десяти дней. Хозяин пытался поить ее и кормить так хорошо, как мог. Под коровой образовалась яма, в которой скопился болото из продуктов жизнедеятельности, в котором она увязала все глубже. С наблюдательской точки зрения выглядело так, будто корова находится в окопе.
Разбили крышу за два-три часа и подошли к корове. Вытащить её было затруднительно: за животное не за что ухватиться, а подвести веревки под брюхо увязшей туши не удавалось. Можно было только набросить петлю на шею, но она душила бедняжку. Да и вытащить корову только за шею невозможно. Строчки Корнея Чуковского «Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота!» оказались актуальными практически в полной мере.
После нескольких часов напряженной работы корова была извлечена из завала. Повреждения от падения крыши и многодневного обездвиживания не позволили ей подняться. Хозяину пришлось принять решение о ее эвтаназии. Спасатели впервые столкнулись с проблемой вязкости и смогли ее преодолеть, вытащив из завала живое животное, которое к сожалению, умерло на следующий день.
В завершение
Разрушения охватили большую территорию, но не везде с одинаковой силой. В двадцати километрах по течению Памбака находился город Кировакан, ныне именуемый Ванадзором. Кировакан часто подвергался дождливой погоде, что отмечалось в местных песнях конца XX века: «И что ж поделать нам? Это Кировакан. Солнце здесь не видать, дождик идет опять…». Несмотря на дождь и зимние снегопады, Кировакану посчастливилось. Основной удар стихии, десятибалльное поле разрушений, был нанесен западнее. Кировакану достался уровень восьми баллов, и в нем также имелись разрушения и сотни погибших. Тем не менее, картина катастрофы была, к счастью, не столь полной, как в Спитаке. Над Кироваканом в тот день светило солнце, несмотря на песенки.
Спасательные работы продолжались. Собаки спасателей искали заваленных, и важно было быстрее понять, на что собака реагирует – на живого или мертвого человека. Иногда быстрота принятия решений выливалась в короткие переводы с немецкого на армянский: «Цвай минутн» — «ерькý ропé» («две минуты». Правильно по-армянски «Э’рькус» — «два», но в быстром произношении это трансформируется в «ерькУ’»). Развивался опыт и чувство оптимальности. Подача света большими фонарями в ночную смену организовывалась группами по-разному – лучше выделить отдельного осветителя на краю ямы. Постепенно наладилось питание в рабочую смену: в определенном месте стояли ящики с консервами разных видов, и каждый брал столько, сколько нужно. Хотя зачастую перекусывать приходилось рядом с вытащенными из завала и уложенными на подъездных участках дорог телами. Уйти было некуда, а далеко некогда. Сами завалы обрастали сетью проходов, пятнами расчисток, и постепенно как бы осваивались действующими на них командами и группами.
Детали сходились в бурном потоке событий. Обстановка менялась. Через две недели в руинах уже не находили выживших, слишком много времени прошло. Сами завалы оставались огромными. Разбор завалов начался техникой. На возвышении, неподалеку от города, взрывали сахарный завод: покосившиеся многотонные емкости сахарных аппаратов и другие массивные его части. Сначала сутки простукивали трубопроводы и железные колонны, спустившись в самые щели. Но никто не ответил, и конструкции начали взрывать, чтобы растаскивать их техникой по частям. Приехала смена, и сводный отряд, передав прибывшим лагерь и наставления, покинул зону Спитака и расформировался, как отряд Ксенофонта в конце его «Анабазиса».