Финальные сражения Берлинской операции, ставшей одним из самых ожесточенных эпизодов Второй мировой войны, длились с 5 по 9 мая 1945 года. Встречаются утверждения, что кровь, пролитая в ходе этих боев, была потрачена впустую, что наступление на Зееловские высоты было неоправданным, а штурм самого Берлина был излишним, поскольку немецкие войска и без того были готовы к капитуляции. В подобной, порой искаженной, смеси фактов и легенд правда может ввести читателя в заблуждение не меньше, чем ложные сведения. Попытаемся установить, что же произошло на самом деле.
Для корректного понимания масштаба потерь советской стороны в Берлинской операции необходимо учитывать важный аспект: ее развитие и завершение, как и вся война, не были неизбежны. Сегодня историки констатируют: на берлинском направлении действовали три советских фронта, в составе которых было 1,9 миллиона человек, в то время как у противника – вдвое меньше, 0,85 миллиона. Кроме того, у Красной армии насчитывалось 7,5 тысячи танков, в сравнении с тысячей немецких. Учитывая такое преимущество, победа Красной армии, казалось, была предопределена.
Реальность оказалась куда сложнее. К середине октября 1941 года против нескольких сотен тысяч советских войск под командованием Жукова находилось 1,7 миллиона немецких солдат. Немецкая сторона обладала значительно превосходящим количеством танков. Погодные условия не способствовали наступлению, однако, как будет показано далее, в апреле 1945 года под Берлином Красная армия также столкнулась с сильными осадками, затруднявшими передвижение.
По сути, в апреле 1945 года под Берлином исход событий не был заранее известен. Если бы немецкое командование действовало эффективно, советское наступление можно было бы существенно замедлить. Взятие Берлина не являлось неизбежным событием. Как и немцам не удалось захватить Москву, несмотря на их значительное преимущество 16 октября 1941 года, Берлин можно было не брать. Это говорит о том, что советское руководство успешно реализовало поставленные задачи. Остается лишь оценить, какой ценой это было достигнуто.
Почему руководство Кремля стремилось к захвату Берлина
Советское военное руководство часто подвергается критике за значительные потери, понесенные в Берлинской битве. Изначально задачу по взятию Берлина возложили только на войска 1-го Белорусского фронта, под командованием Жукова. 1-й Украинский фронт, возглавляемый Коневым, должен был действовать южнее немецкой столицы, а 2-й Белорусский — севернее. Основные претензии, касающиеся потерь в Берлинской операции, также предъявляются в адрес Жукова.
По имеющимся данным, именно он возглавил наступление на Зееловские высоты, что повлекло за собой значительные потери. Кроме того, сам штурм Берлина представляется сомнительной необходимостью: какую роль могли сыграть немцы, оказавшиеся в окружении, и зачем было жертвовать людьми, пытаясь взять город?
В этих рассуждениях присутствует ряд неточностей. Фактически, относительные потери Жукова оказались значительно меньше, чем на соседнем советском фронте. Однако, в послевоенных обвинениях содержится доля истины — и мы ниже поясним, в чем она заключается.
Начиная с перестройки, вопрос о потерях в битве за Берлин остается главным упреком в адрес советского руководства. Яркий пример подобной оценки:
«В Берлинской наступательной операции было задействовано 2 062 100 человек. За 23 дня, с 16 апреля по 8 мая, общие потери составили 361 367 солдат и офицеров, включая убитых и раненых. Среднесуточные потери в наступлении под Москвой составили 10 910 человек, под Сталинградом — 6392, под Курском и Орлом — 11 313. Под Берлином — 15 712 человек».
В 1945 году потери советской армии оказались выше, чем в период с 1941 по 1942 год, несмотря на значительно меньшее количество техники, находившейся на вооружении РККА. Причину этого явища историки определенной точки зрения вид в том, что советские войска не отдавать Берлин союзникам.
Причем согласно таким историкам:
«Первенство не представляло собой никакой реальной пользы. Ещё в 1944 году СССР, США и Великобритания заключили договор о разделении Германии на оккупационные зоны и об управлении «Большим Берлином». Войскам союзников была предоставлена возможность приблизиться к этому региону раньше, чем советским. Однако, получив оценку возможных потерь в 100 тысяч человек, главнокомандующий генерал Дуайт Эйзенхауэр (который впоследствии стал президентом США) принял решение: «Слишком высокая цена за достижение престижной цели, особенно если учитывать, что в дальнейшем нам всё равно придётся отступить и передать управление другим».
То есть нам. Они берегли солдат. А у нас…»
Если у читателя возникло впечатление, что мы представляем эту точку зрения с иронией, то это не так – мы лишь воспроизвели ее. Без нашего вмешательства она и сама кажется сомнительной, поскольку содержит внутренние противоречия и игнорирует имеющиеся факты.
Прежде всего, все договоренности, заключенные с союзниками весной 1945 года, были весьма неопределенными. Советское руководство было осведомлено о том, что британские войска, по распоряжению Черчилля планировали нападение на советские силы в Европе в 1945-м. Причем нападение, в котором бок о бок с западными союзниками против СССР должны были сражаться уцелевшие солдаты и офицеры вермахта.
Британия на практике не прибегла к данному варианту, но не из стремления к мирным решениям, а исключительно по причине позиции английской армии оценили шансы внезапного нападения на советские силы так:
«Выводы:
З1. Согласно нашему заключению:
а) начиная войну с русскими, мы должны быть готовы к тотальной войне, длительной и дорогостоящей в одно и то же время;
б) численный перевес русских на суше делает крайне сомнительным возможность достижения ограниченного и быстрого (военного) успеха».
Понятно, что Сталин не хуже британцев знал, что те струсят и не решатся напасть в силу «крайне сомнительного» успеха всего этого дела. Но не менее очевидно другое: расценивать свои соглашения с западным миром совсем всерьез Кремль не мог. Он не мог не понимать, что как минимум часть западных лидеров ведут себя в рамках приличий ровно до тех пор, пока чувствуют силу советской стороны, и нападут сразу, как только перестанут эту силу чувствовать. Впрочем, Запад трудно в этом винить: СССР тогда зачастую действовал аналогичным образом, таковы были нравы эпохи.
Интересно, что командующий союзными войсками в Европе, Эйзенхауэр, 7 апреля 1945 года утверждал:
«В случае успеха наступления на Лейпциг, если станет возможным продвижение к Берлину без значительных потерь, я намерен это сделать. Я полностью убежден, что война ведется для достижения политических целей, и если объединенный штаб придет к выводу, что совместные усилия союзников по взятию Берлина имеют приоритет над чисто военными задачами в данном регионе, я с готовностью скорректирую свои планы и стратегию, чтобы выполнить такую операцию».
При столкновении с противником, готовым воспользоваться малейшей уязвимостью, передача Берлина недопустима. Это может породить у него иллюзию слабости советской стороны и спровоцировать агрессию. Кроме того, нацистская Германия располагала передовыми разработками, которые активно вывешивались. Речь идет не только о первых в мире серийных реактивных истребителях или ночных прицелах с гранатометами.
В 1946 году Соединенные Штаты впервые отправили в космос аппаратуру для фотосъемки и получили первый снимок Земли, используя трофейную немецкую ракету. Из Германии были также перевезены Вернер фон Браун и его команда из 120 человек, чьи знания и опыт оказались необходимы для высадки астронавтов на Луну в 1969 году. Никто добровольно не передал бы такой ценный актив, как Берлин, с его центрами разработки и научной документацией, партнеру, который стремится к полному уничтожению.
Чтобы не передать Берлин нашим союзникам, вовсе не требовалось штурмовать его с большими потерями. Достаточно было окружить город и добиться капитуляции гарнизона. Однако такое решение имело существенный недостаток. Но обо всем по порядку.
Как объясняется способность любого немецкого капрала предвидеть советскую атаку и к каким последствиям это привело
Честно говоря, Берлинская битва оказалась одним из самых трудных испытаний для нашей армии, поскольку на этапе подготовки к ней были допущены существенные недочеты. Процитируем мемуары Чуйкова, командующего 8-й Гвардейской армии, прошедшей с боями от Сталинграда до Берлина.
«В ходе разведывательного боя, произошедшего 14 апреля 1945 года, в плен попали военнослужащие противника. <…> Один из захваченных – капрал, служивший в 303-й пехотной дивизии. В ходе допроса он сообщил:
— Германии через две недели капут!
— Почему? — спросили его.
Он подумал и ответил:
— Ваша атака, предпринятая 14 апреля, не являлась решающей, а представляла собой разведывательную операцию. Через два-три дня вы перейдете к полномасштабному наступлению. Чтобы добраться до Берлина, вам предстоит около недели ожесточенных боев. Таким образом, через 15-20 дней Гитлер будет повержен.
Немецкий капрал, кажется, лучше многих высших военачальников фашистской армии разбирался в происходящем. Он правильно определил, что 14-го числа была проведена разведка, и не ошибся в том, что через пару дней начнется наше основное наступление, точно предсказывая его исход».
Суть проблемы этого эпизода заключается в том, что немецкая сторона располагала способностью к адекватной оценке ситуации, причем не только на уровне капралов. Выбранная дата (16 апреля, спустя два дня после разведывательного боя) и направление советского наступления оказались чрезмерно предсказуемыми.
Чтобы оценить, насколько немцы были готовы к наступлению, достаточно вспомнить, что 15 апреля в немецких подразделениях, действовавших на Одерском направлении, был зачитан приказ Гитлера, который прямо указывал на возможность советского удара.
«Воины Восточного фронта! В последний раз большевики начали наступление, проникнутое смертельной ненавистью. Они стремятся уничтожить Германию и истребить наш народ. Вы, солдаты Востока, знаете, что уготовано вашим женам и детям: мужчин и детей убивают, женщин насилуют в казармах, а выживших отправляют в далекую Сибирь. Мы предвидели это наступление и в течение января предприняли усилия для создания надежной обороны, мощная артиллерия встретит врага шквальным огнем…»
Следует отметить фразу «в течение января». Однако, это звучит странно, учитывая 15 апреля. Ведь активное строительство линии укреплений на данном участке началось уже в феврале-марте?
Армии 1-го Белорусского фронта, наносившие основной удар в направлении Берлина, действовали с плацдармов на западном берегу Одера. Захват этих плацдармов начался 31 января 1945 года, хотя немецкое командование ожидало наступления советских войск на этом участке раньше. Одер – крупная река, которая весной подвержена разливам, и даже неопытный военачальник мог бы понять, что наиболее выгодным с точки зрения советской стороны было нанесение удара с крупных плацдармов на западном берегу. Попытка форсирования реки, вышедшей из берегов после весеннего половодья, под огнем противника – задача крайне сложная.
В итоге, советское наступление на Берлин не было внезапным: враг знал как дату, так и место проведения операции. Он также тщательно подготовился к ней. Левую половину плацдарма контролировали Зееловские высоты, и от них до Берлина вела небольшое количество дорог, среди которых наиболее важной была автострада Reichsstraße 1.
С вершин открывался вид на скопление советских войск на плацдарме. Немецкие солдаты и в ночное время освещали местность прожекторами. Советская артиллерия старалась не открывать ответный огонь по этим прожекторам, чтобы не выдать свои позиции и высокую концентрацию войск. Весеннее повышение уровня грунтовых вод не всегда позволяло эффективно маскировать войска и технику в траншеях: «Копнул один раз штыковой [лопатой] — и ямка сию же минуту заполняется мутноватой водой», — рассказывает Чуйков. На деревьях еще не было листвы, поэтому добиться скрытности и внезапности было непросто.
Кроме того, возникла необходимость доставки значительного количества людей на плацдармы: Кюстринский плацдарм имел протяженность всего 44 километра, однако на него перебросили сотни тысяч военнослужащих, входивших в состав четырех общевойсковых и двух танковых армий. На участке, не превышающем десятка километров в глубину, было сосредоточено 77 стрелковых дивизий — беспрецедентная концентрация войск.
Советским войскам почти улыбнулась удача: до 20 марта командование немецкими войсками осуществлял Гиммлер, который оказался некомпетентен как военный. Однако затем Гудериану удалось убедить назначить на этот пост Готхарда Хейнрици — не выдающегося военачальника, но вполне способного руководителя.
Он правильно оценил обстановку, предположив, что советские войска нанесут удар из своих одерских плацдармов и продвинутся на запад по Reichsstraße 1 и прилегающим дорогам. Чтобы подготовить оборону, он намеренно ослабил немецкие позиции у одерских плацдармов и перебросил значительные силы к Зееловским высотам. Там, в отличие от создания резервной линии, он сформировал основную оборонительную полосу с концентрацией главных сил.
Первая линия обороны на советских плацдармах за Одерской линией была менее укреплена как в личном составе, так и в техническом оснащении. Кроме того, она находилась под открытой артиллерийской огонь, в отличие от Зееловских высот, где многие позиции располагались за скатом, что делало их недоступными для советской артиллерии.
В начале утра, когда еще было темно, 16 апреля советские войска предприняли массированный артиллерийский обстрел практически необитаемых окопов первой линии обороны, где находилось лишь боевое дежурство. Основные немецкие силы были заранее передислоцированы на тыловые позиции, нередко расположенные на расстоянии более десяти километров от фронтовой линии, скрытно размещенные за вершинами возвышенностей. Наши артиллерийские расчеты не имели возможности заблаговременно обнаружить или подавить эти огневые точки.
Жуков впоследствии сам признавал, поскольку артиллеристам часто приходилось вести огонь по большим участкам местности из-за отсутствия видимых конкретных целей на противоположных склонах, пехота, продвинувшись через первую, слабо укрепленную линию обороны, не смогла сразу же прорвать основную, расположенную на Зееловских высотах.
Их позиция была слишком укреплённой, что делало танковый прорыв невозможным. Дороги, ведущие через возвышенности, были заминированы и находились под артиллерийским огнём. Правая часть Кюстринского плацдарма располагалась в стороне от Зееловских высот, однако там поджидала другая трудность: ирригационные каналы, вода в которых весной поднялась. Прорвать оборону в этом районе сразу не представлялось возможным, особенно учитывая, что сил на правом фланге плацдарма было немного меньше, чем на левом, — оттуда не вела дорога непосредственно в Берлин.
Начались ожесточенные сражения: прорыв зоны высот, начатый 16 апреля, был осуществлен 1-м Белорусским фронтом под командованием Жукова лишь к утру 18-го числа. Для этого было принято решение ввести в бой, досрочно по плану, две танковые армии. Советские войска понесли потери в размере около 20 тысяч человек убитыми и ранеными – более десяти тысяч в день. Это значительные потери для участка местности сравнительно небольшого размера.
Нельзя назвать эти последствия неожиданными: когда вы вступаете в противостояние с сильным соперником, который готовился к этому на протяжении нескольких месяцев, низкие потери маловероятны.
Как нужно было действовать: точка зрения Жукова
Как справедливо подчёркивает Жуков в своих воспоминаниях, план Берлинской операции, разработанный начальником Генштаба Антоновым и одобренный Сталиным, не отличался оптимальностью. Более целесообразным представлялось:
«Взятие Берлина следовало бы сразу поручить двум фронтам: 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому. При таком варианте главная группировка 1-го Белорусского фронта нанесла бы удар на более ограниченном участке и совершила обход Берлина с севера, а 1-й Украинский фронт нанёс бы удар своей главной группировкой по Берлину по кратчайшему пути, охватывая его с юга, юго-запада и запада. Силы 2-го Белорусского фронта Рокоссовского Жуков полагал целесообразным направить с плацдармов 1-го Белорусского фронта — также в обход Берлина с севера.
В действительности, Ставка отдала предпочтение такому сценарию: 1-й Белорусский фронт штурмовал Берлин, в то время как 1-й Украинский мог присоединиться к наступлению лишь при возникновении трудностей у Жукова. Вследствие этого 1-й Белорусский не имел возможности сосредоточить свои силы исключительно на обходе Берлина с северной стороны: оставление Зееловских высот на левом фланге представляло бы для Жукова риск внезапного удара противника. Если бы наступление на Берлин осуществлялось одновременно и 1-м Украинским фронтом с юга, и 1-м Белорусским в обход Берлина с севера, Зееловские высоты оказались бы обойдены с обеих сторон. В таком случае, нанесение флангового удара с этих высот по 1-му Белорусскому фронту стало бы невозможным.
Почему Ставка не предусмотрела изначально удар на Берлин не лобовой, а обходной, с севера и с юга? Этот вариант, как мы видим, был вполне понятен военным руководителям того времени, иначе бы Жуков не упомянул о нем в своих мемуарах. Сам он дает на это объяснение довольно простое:
«Из-за ряда факторов, главным из которых было субъективное мнение, эти варианты не были рассмотрены и не утверждены в Ставке. Верховное главнокомандование осуществляло план удара широким фронтом. Этот вариант казался Ставке более понятным, однако с точки зрения оперативно-стратегического планирования он был недостаточно новаторским и, как следствие, менее результативным».
Несмотря на кажущуюся простоту, замысел Жукова не так прост для понимания. Он стремился показать, что планировщики из Генштаба искали самое легкое решение. В результате штабисты довели до сведения командующих планом, согласно которому 1-й Белорусский фронт должен был наносить прямой удар по мощной немецкой обороне на Зееловских высотах, вместо того чтобы обойти ее с флангов. Если взглянуть на ситуацию объективно, Георгий Константинович прав: штабисты допустили ошибку. Однако, с другой стороны, все не так однозначно.
В теории Генштаб имел бы возможность спланировать операцию в соответствии с видением Жукова. Однако на практике «умение играть в шахматы у разных людей различается, и никакие лекции это не исправят». Антонов, руководивший Генштабом, не обладал таким же опытом и нестандартным мышлением, как Жуков, а Сталин, откровенно говоря, не являлся военным по своей природе.
Если бы Жуков занимал должность заместителя наркома обороны, а не командовал 1-м Белорусским фронтом весной 1945 года, Генштаб мог бы предложить альтернативный план. Ранее, с осени 1942 года, именно он, представляя Ставку, посещал фронты в поисках нестандартных подходов к прорыву вражеской обороны, подобных операции «Уран» под Сталинградом или «Багратион» в Белоруссии.
В ноябре 1944 года Сталин назначил его командующим 1-м Белорусским фронтом. С этого момента, по сути, высшее военное руководство страны сосредоточилось в руках Сталина и Генштаба. Мотивы этого решения, сделанного обитателем Кремля, понять непросто, ведь он был человеком скрытным. Однако, вероятно, он полагал, что сможет самостоятельно справиться с управлением, по крайней мере, на заключительном этапе войны.
По словам Жукова, план, аналогичный плану Жуковского, по ряду личных факторов не мог быть разработан на высшем уровне нашей военно-политической структуры в тот период. Кроме того, командующий фронтом, даже на стратегическом направлении, сам Жуков не имел возможности изменить план Берлинской операции, который уже был утвержден вышестоящими инстанциями.
Как Рокоссовский видел, что следовало предпринять
В качестве дополнительного пункта к обсуждению «как следовало планировать Берлинскую операцию» стоит отметить, что, по мнению некоторых, советское наступление на Берлин, в идеале, должно было осуществляться не двумя фронтами, как утверждал Жуков, описывая свой взгляд на «правильный» штурм немецкой столицы. Речь идет о привлечении трех фронтов, включая 2-й Белорусский, которым командовал Рокоссовский и который располагался к северу от 1-го Белорусского Жукова. Это позволило бы советским войскам легче обойти Берлин с северного направления, что можно было бы осуществить в полосе сразу двух фронтов и с привлечением значительно больших сил.
К сожалению, начало наступления фронта Рокоссовского на запад задерживалось примерно на неделю по сравнению с 1-м Белорусским фронтом. Это не позволило ему оказать помощь в окружении Берлина, поскольку времени для этого не хватало. В результате, 2-й Белорусский фронт завершил свои наступательные действия лишь 5 мая, а боевые утраты продолжались до вечера 9-го числа.
Причины задержки 2-го Белорусского фронта заключались в том, что с 14 марта по 4 апреля 1945 года он в ходе ожесточенных боев уничтожил Данциг-Гдыньскую группировку врага на севере современной Польши, вблизи Балтийского моря. Маршал Рокоссовский не имел возможности перебросить основные силы на Берлин в течение оставшихся двенадцати дней.
Несмотря на это, необходимость в ликвидации оборонительной группировки немцев под Данцигом не представлялась острой. Так, советские войска без особых проблем оставили курляндскую группировку противника в своем тылу в Прибалтике и продолжили наступление на запад. Аналогичный подход можно было бы применить и под Данцигом и Гдыней: оставить за противником умеренную оборонительную группировку, а основными силами 2-го Белорусского фронта нанести удар в направлении Берлина.
Почему не предприняли этих действий? Какова причина, по которой 2-й Белорусский фронт сосредоточился на взятии Данцига, имеющего меньшее стратегическое значение, вместо Берлина, который был более приоритетной целью? Мы вновь обратимся к формулировке Жукова, которую приводили ранее, хотя она и была сказана в другом контексте:
«Этот вариант оказался менее сложным, чем Ставка, однако с точки зрения оперативно-стратегического планирования он не отличается достаточной новизной и, как следствие, менее эффективен».
Фактически, командование Вермахта уже до марта-апреля 1945 года распределяло силы советских фронтов, что препятствовало их наступлению на Берлин мнение того же Рокоссовского еще по ситуации января-февраля 1945 года:
«Я имею право предъявить законную претензию к Ставке, поскольку, перебрасывая основные силы на Восточную Пруссию, она не посчитала необходимым одновременно усилить 2-й Белорусский фронт минимум двумя армиями и несколькими танковыми или механизированными корпусами для продолжения наступления на западном направлении. В противном случае не возникла бы ситуация, когда правый фланг 1-го Белорусского фронта оказался без прикрытия из-за неспособности 2-го Белорусского фронта его обеспечить. Вероятно, взятие Берлина состоялось бы гораздо раньше».
Далее он касался событий марта-апреля 1945 года пишет:
«По моему мнению, после того, как Восточная Пруссия оказалась окончательно отрезана с западной стороны, имелась возможность отложить уничтожение окруженной там немецко-фашистской группировки. Усиление 2-го Белорусского фронта могло бы позволить ускорить завершение событий на берлинском направлении, и, соответственно, падение Берлина произошло бы раньше».
Рокоссовский был прав: если бы Ставка не перебросила его фронт на север, в сторону Балтики, в январе-феврале, он обеспечил бы защиту правого фланга 1-го Белорусского фронта, которым командовал Жуков. В таком случае, Жуков имел бы возможность захватить Берлин в феврале 1945 года, продолжая Висло-Одерскую операцию. После падения столицы Рейха немецкие войска в Восточной Пруссии и в районе Данцига капитулировали бы, подобно тому, как это произошло с группировкой в Прибалтике после 9 мая. Тогда Советский Союз понес бы значительно меньшие потери.
В марте 1945 года еще существовала возможность принять правильное решение. Действительно, штурм Восточной Пруссии в тот момент не был необходим, поскольку перебросив войска на 2-й Белорусский фронт, можно было бы нанести удар в обход Берлина с севера и завершить войну раньше, с меньшими потерями.
К сожалению, среди высшего командования не оказалось личности, способной заменить Жукова или Рокоссовского, и им не удалось убедить руководство в своей правоте.
Сомнительный мясник
Потери в размере двух десятков тысяч человек убитыми и ранеными за двое суток активных боевых действий на Зееловских высотах – это значительная цифра, даже если рассматривать ее в контексте военных действий. При более тщательном планировании можно было избежать столь больших потерь. Это может создать впечатление о неэффективной работе как Ставки, так и самого Георгия Константиновича. И современные историки нередко высказывают подобные суждения:
«Маршал Жуков, командующий 1-м Белорусским фронтом, настоятельно двигал войска вперед, передавал указания комкорам, минуя их командиров-командармов: требование выполнить задачу «любой ценой» стало повсеместным. Всего за два дня в трех приказах повторялось: «К концу дня 19 апреля 1945 года «любой ценой» <…> выйти в район Фройденберга», ««Любой ценой» 19 апреля выйти в район Вердер, Беторсхаген», «Не позднее 4 часов утра 21 апреля 1945 года «любой ценой» прорваться на окраину Берлина и немедленно доложить для доклада товарищу Сталину и опубликовать в прессе».
По всей видимости, солдат бросали в бой с летальной опасностью ради улучшения имиджа перед прессой и Сталиным? Однако более детальное рассмотрение Берлинской операции демонстрирует совершенно иную картину.
Согласно официальным сведениям, в период с 16 апреля по 8 мая 1-й Белорусский фронт из 908,5 тысячи военнослужащих потерял 37 610 человек убитыми, что составляет 4,14%. В то же время, 1-й Украинский фронт за указанный период вынес потери в размере 27 580 человек из 550,9 тысячи военнослужащих, или 5,0%. Видна ощутимая разница: доля погибших в личном составе фронта Жукова была меньше.
Вражеская линия обороны и силы, противостоявшие 1-му Белорусскому фронту, превосходили аналогичные показатели 1-го Украинского. Задачи, которые предстояло решить, были сопоставимы, однако доля потерь среди личного состава по необъяснимым причинам оказалась ниже у Жукова. Как это стало возможным, особенно учитывая сложность взятия Зееловских высот?
Вопрос о Зееловских высотах в литературном описании Берлинской операции, кажется, несколько завышен. Действительно, 1-й Белорусский фронт потерял там 1/9 от общего числа потерь, понесенных в ходе 23-дневной операции. И это, безусловно, значительная цифра. Однако, основная часть потерь пришлась на другие районы — непосредственно на Берлин. Жуков демонстрировал достаточно эффективное руководство операциями. Процент погибших среди солдат его 1-го Белорусского фронта был меньше, чем у войск, действовавших по соседству, не только во время Берлинской операции, но и во время Висло-Одерской. Кроме того, даже в период Московской битвы доля погибших среди солдат его Западного фронта была ниже, чем у соседнего Калининского.
Определить это можно и без изучения статистики потерь. Суть в том, что армии во Второй мировой войне несли меньше потерь, чем быстрее осуществляли наступление. Быстрый прорыв обороны врага приводит к нарушению его взаимодействия: после прорыва фронта пехота противника оказывается за пределами укреплений – либо отступает, либо спешно пытается ликвидировать бреши, постоянно перемещаясь в крупных походных колоннах. Это предоставляет прекрасную возможность для применения собственной авиации или танков, которые могут атаковать походные колонны резервов противника.
У Жукова всегда складывалось так, что его фронт стабильно продвигался вперед с большей скоростью, чем у соседних. Это наблюдалось и во время Висло-Одерской операции, и на северном фланге в ходе Берлинского наступления.
По этой причине он нередко приказывал войскам действовать «любой ценой», чтобы прорвать тактическую оборону противника, разрушить его организованное сопротивление, выйти во вражеский тыл и начать уничтожать противника по частям. Поэтому сложно всерьез обсуждать, как он побуждал своих людей к рискованным действиям. Слишком заметно, что потери среди его подчиненных в крупных военных операциях были меньше, чем у командиров других фронтов.
Ненужный штурм Берлина?
Это не означает, что Жуков и другие командиры не допускали ошибок во время Берлинской операции. К числу основных можно отнести штурм самого Берлина. Огибающий маневр, окружение города и перекрытие путей для возможных атак союзников – в этом заключался очевидный стратегический смысл, о котором говорилось ранее.
Но в чем заключался смысл штурма? Первым публично об этом заявил генерал Горбатов, командующий одной из армий 1-го Белорусского фронта Жукова. Позднее, в ходе обсуждения с сотрудниками журнала «Новый мир» своих мемуаров, он не раз возвращался к простому тезису:
«С точки зрения военных действий, штурм Берлина был неоправданным. Достаточно было окружить город, и он бы сдался в течение недели-двух. Капитуляция Германии была бы неизбежной. Однако, в процессе штурма, в самый канун Победы, в уличных боях мы потеряли не меньше 100 тысяч солдат. И какие люди были — золотые, сколько всего они пережили, и каждый мечтал: завтра жену, детей увижу».
Необходимо согласиться с утверждением Горбатова, хотя и с некоторыми уточнениями. Прежде всего, у нас есть серьезные сомнения относительно заявленного срока в две недели. В период Второй мировой войны Будапешт, оказавшийся в кольце советских войск, героически держался семь недель – и это при активных штурмовых действиях противника, а не просто в условиях осады и ожидания капитуляции. Кроме того, действительно, советские потери при сценарии, предложенном Горбатовым, вероятно, были бы меньше, чем при нашем подходе, предполагавшем штурм Берлина. Однако подобного можно утверждать и в отношении немецкого гражданского населения.
Суть проблемы заключалась в том, что Берлин не располагал значительными продовольственных резервов. Учитывая численность его жителей и гарнизона, блокада в окружении советских войск быстро привела бы к голоду. Сегодня немцы — это расслабленные европейские горожане, от которых не ожидают способности справляться с действительно трудными ситуациями. Но в 1945 году это был совершенно иной народ, отличавшийся принципиально большей психологической стойкостью.
Подобно советским войскам во время войны, немецкие солдаты практически не сталкивались с так называемыми «психологическими потерями», которые привели к гибели сотен тысяч военнослужащих американской и английской армий. Это указывает на то, что в немецкой армии, а также в обществе в целом, было относительно немного людей, испытывавших панические атаки от звуков выстрелов или отказывавшихся идти на передовую с яростным сопротивлением — как это отмечают американские ветераны войны. «Уловка-22» не могла быть написана ветераном люфтваффе — только американских ВВС. Психологическая прочность немцев той поры равна советской и значительно выше, чем у населения любой развитой страны сегодня.
Это подразумевало, что сдаться для них было возможно лишь при наступлении физического истощения – подобно ситуации в Сталинграде. Там немецкие войска потерпели поражение только тогда, когда голод подорвал их здоровье. В результате, девять из десяти солдат вермахта, попавших в плен, скончались от истощения в первые недели.
Несмотря на предпринятые попытки, советским войскам не удалось их спасти. Причиной тому стало упорное сопротивление, которое привело к сильному физическому истощению от голода и довело их до предела человеческих возможностей. Они продолжали передвигаться, когда сдались в плен, однако истощили свой организм до предела, который не каждый человек способен пережить.
В условиях защиты Берлина вермахт и СС могли продемонстрировать не меньшую решимость. Это означало бы, что вместе с ними проявила бы эту решимость и немецкое гражданское население. Маловероятно, что Гитлер, находившийся в Берлине, не довел бы местных жителей до состояния солдат 6-й армии в феврале 1943 года. И что в окруженном городе не погибли бы от голода многие женщины и дети. Это соответствовало бы логике Гитлера. По его мнению:
«Если Германия потерпит поражение, немецкий народ также будет обречен. Это его неотвратимая судьба. Нет смысла заботиться о тех элементарных потребностях, которые необходимы для поддержания жизни. Гораздо разумнее уничтожить их собственными силами, поскольку немецкий народ продемонстрирует свою слабость, а будущее будет принадлежать более могущественной восточной нации (России). Помимо этого, после сражения среди немцев выживут лишь люди второго сорта, поскольку все достойные погибнут».
По мнению Гитлера, забота о немецком населении после советской победы была бессмысленна. Поэтому вызывает сомнение, что он согласился бы на капитуляцию исключительно ради предотвращения массовой гибели людей от голода в Берлине.
Безусловно, можно утверждать, что советские военачальники должны были проявлять заботу исключительно о военнослужащих, женщинах и детях своей страны. В таком случае, казалось бы, целесообразно было бы допустить голодную смерть гарнизона и населения Берлина, поскольку это могло бы уменьшить потери советской армии. Однако, подобный подход слишком быстро привел бы к предсказуемым и нежелательным последствиям идей Гиммлера:
«Мне безразлично, что может случиться с русскими или чехами. Не имеет значения, останутся ли они в живых или погибнут от голода – для меня это важно лишь в том смысле, что представители этих национальностей понадобятся нам в качестве рабочей силы. Если десять тысяч русских женщин, занимающихся рытьем траншей, погибнут от переутомления, это не вызовет у меня беспокойства, главное, чтобы необходимые траншеи были вырыты».
Штурм Берлина, безусловно, не представлялся необходимым, если рассматривать его с позиции исключительно интересов сохранения жизни красноармейцев. Однако насколько он был бесполезен с морально-этической точки зрения? Возникает вопрос: если бы мы отказались от штурма и обрекли берлинцев на гибель, не поставили ли бы мы себя в один ряд с берлинскими сторонниками теории превосходства, согласно которой одни люди, «сильные» и «полноценные», имеют право пренебрегать жизнями тех, кого они считают более слабыми и неполноценными?