Ректору Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, члену-корреспонденту РАН и академику РАО Александру Сергеевичу Запесоцкому ― 70 лет. Накануне юбилея корреспондент портала «Научная Россия» побеседовал с ученым о его научных интересах, работе на дискотеках и роли группы The Beatles в истории музыки, становлении СПбГУП в сложные 1990-е гг.
Александр Сергеевич Запесоцкий
Фото: Ольга Мерзлякова / «Научная Россия»
― Вы окончили физико-математическую школу в Курске, затем Институт точной механики и оптики в Ленинграде. Но аспирантуру оканчивали в Институте культуры. Почему так поменялись научные интересы?
― Я всегда интересовался и точными, и гуманитарными науками. Годы школьной юности ― время огромного общественного внимания к техническим областям знаний: первые полеты в космос, атомная энергетика, Нобелевская премия академиков Н.Г. Басова и А.М. Прохорова за изобретение лазера… Колоссальное количество открытий. Образование и наука тогда были главными ценностями в обществе.
В детстве я жил у бабушки ― она работала учителем географии, была очень строгой, с четким этическим кодексом. Дедушка умер, когда мне было три года. На двоих у них было семь высших образований. Мы жили бедно, по сегодняшним меркам, можно сказать, были нищими. Иногда было практически нечего есть. Но наука, добросовестная учеба и знания всегда были в приоритете. Если я отлынивал, бывало, меня били: не садистски, а в воспитательных целях. Я считал, что это правильно. И мне всегда было интересно учиться. Когда пришло время выбирать вуз, я колебался между поступлением в МГИМО и технической сферой. Но мне нравилась физика, и в итоге я выбрал Институт точной механики и оптики. После его окончания я три года работал в Государственном оптическом институте им. С.И. Вавилова, занимался вопросами оборонной техники.
Но в обществе тогда сильно менялись акценты и на первый план начали выходить гуманитарии. В итоге меня увлекла молодежная культура. Годы моей юности ― это становление рок-музыки в СССР, образование неформальных молодежных объединений. Сначала появилась западные, а потом и отечественные рок-исполнители, начали проводиться дискотеки, все это было очень популярно.
И я подрабатывал на дискотеках. Интересно, что на первых этапах девять из десяти ведущих на дискотеках относились к студенчеству научно-технических вузов — молодые энергичные ребята, которые претендовали на серьезные специальности в науке, оканчивали технические институты. И именно из этого контингента выходили люди, которые проводили дискотеки. Те дискотеки были абсолютно не похожи на то, что проводят сейчас: эта была просветительская форма досуга, практически лекторий. Там даже не обязательно танцевали, иногда просто рассказывали о музыке. В программу включали самые разные произведения, использовали звуковое и световое оборудование, показывали на слайдах фотографии рок-групп. Это был синтез искусств…
― Какая музыкальная группа у вас осталась любимой с того времени?
― До сих пор самой значительной я считаю группу The Beatles. Если представить рок-музыку дорогой с поворотами, то именно The Beatles расставили наибольшее количество указательных знаков. Они фактически создали язык современной рок-музыки. Они начали использовать электромузыкальные инструменты, которые создавали абсолютно новую звуковую среду, необычайно созвучную той эпохе. В итоге развитие дошло до того, что музыканты, играя в аэропортах на летном поле, заглушали звук садящихся реактивных лайнеров. Потом The Beatles начали объединять вообще все достижения музыки: выступления с симфоническим оркестром, обращение к фольклору, блюз, что угодно… И я рассказывал об этом молодежи на дискотеках. Ведь тогда в СССР не было почти никаких источников информации о роке.
The Beatles перестали выступать с концертами в 1966 г. Не то чтобы им не нравились концерты, все-таки это особая атмосфера, безудержный восторг молодежи, но в творческом плане формат перестал быть интересным: толпа подпевала громче, чем пели музыканты. В тот момент зародилось студийное творчество, появился музыкальный продукт, имеющий самостоятельную ценность, ― пластинка. Это музыка, которую невозможно услышать на концерте: она сначала живет в студии, а потом в воспроизведении. И это не копия, а оригинальный продукт, создавший новые способы потребления. Появились и коллективные формы прослушивания. Впервые я понял это, когда работал начальником подросткового лагеря. Мне было 28 лет. По вечерам, когда общественная жизнь стихала, но дети еще не спали, я слушал музыку на пластинках ― у меня была огромная коллекция. И вдруг заметил, что дети начали собираться под моими окнами. Сначала мы вместе слушали музыку, о которой я рассказывал детям. Потом повесили разноцветные лампочки и начали танцевать.
А потом оказалось, что эти формы начали распространяться в Ленинграде: мне рассказали, что нужен руководитель подросткового клуба и на этой работе можно очень прилично заработать. Сумма за вечер была сравнима с моей месячной заработной платой инженера. Я тогда уже работал в Государственном оптическом институте: задачи были интересными, но зарплата — невероятно маленькой. И я начал подрабатывать, а затем и полноценно работать на крупнейших площадках Ленинграда. В залах иногда собиралось до полутора тысяч человек. Мы вместе слушали пластинки, я комментировал их, рассказывал о музыке. Это было необычайно интересно…
Я всегда хотел учиться в аспирантуре и соединить в кандидатской работе техническую сторону и гуманитарную. Мой автореферат для поступления в аспирантуру был посвящен научно-техническому прогрессу и его применению в сфере досуга. Так получилось, что этим авторефератом заинтересовался профессор С.Н. Артановский. Когда я пришел к нему для разговора, передо мной сидел классический профессор в темно-синем костюме, белой рубашке и красном галстуке. Он прочитал мой автореферат, узнал, что я провожу дискотеки, и предложил написать диссертацию именно об этом. Мне показалось это любопытным: научно-технологический прогресс ― слишком общая тема, а в предложенном формате я смог заниматься педагогическим экспериментом, одновременно реализуя свой интерес к музыке и зарабатывая очень неплохие деньги. В конце концов я работал днем на основном месте и проводил около 30 музыкальных программ в месяц. К моменту защиты кандидатской диссертации я уже подготовил публикаций на хорошую докторскую диссертацию: выпустил три книги, порядка 50 научных статей, по моим методичкам училась вся страна. Сам ездил по стране с лекциями и учил организации досуга: рассказывал о методиках построения темпоритма, организации пространства и поведения людей. Параллельно у меня было несколько изобретений в области оборонной космической техники. Но тот период стал серьезным шагом от физика и инженера в области лазерной техники к педагогике и научному исследованию молодежи.
Фото: Ольга Мерзлякова / «Научная Россия»
― В целом техническое образование вам как-то помогло?
― Меня часто спрашивают, не жалею ли я о том, что окончил Институт точной механики и оптики, не потратил ли время зря? Конечно нет. Это образование формирует совершенно иную логику мыслей и анализа, нежели гуманитарная сфера.
В гуманитарных науках многое не доказывается, идеи высказываются так, как будто бы это истина. Но в технических науках должна быть строгая логика. Этот навык мышления мне помог, когда я анализировал многие процессы, работая ректором. Помню, как в первые годы ректорства я приходил в Высшую аттестационную комиссию и руководство ВАК и представители технической сферы меня спрашивали: «Педагогика ― это наука или нет?» Диссертации по педагогике вызывали у них сомнения, и они так подшучивали. Конечно, педагогика ― это наука. Разница только в том, что объект исследований в отличие от физического объекта не ведет себя в соответствии с формулами. Человек ― более чем сложное явление, невозможно заранее предугадать, как отзовется твое воздействие на него, но это не значит, что наука в этой области не работает.
Когда я изучал педагогику в аспирантуре, на моих глазах создавалась педагогика свободного времени. Это особая отрасль, отличающаяся от детсадовской, школьной или вузовской. Я работал с людьми, которые создавали эту сферу науки, и сам принимал в этом участие. Позже, когда я начал работать ректором, мне это очень помогло.
Кроме того, я получил очень ценную подготовку в период, когда меня готовили на должность начальника подросткового лагеря. Думаю, сейчас так не готовят десантников, как тогда начальников лагерей. Лучшие специалисты рассказывали, казалось бы, простые вещи, но мы уходили с пониманием, что нам доверяют детей, за жизнь которых мы отвечаем. Представьте: в Советском Союзе летом в лагеря уезжали миллионы детей, родители поручали их незнакомым людям и в большой степени были спокойны за них. Нас учили работать так, чтобы дети занимались делом, были накормлены, вовремя легли спать. Чтобы все это было интересно и безопасно. Позже такие знания очень пригодились. Идя в этом направлении, я защитил докторскую диссертацию по социально-культурной интеграции и дифференциации молодежи и использовал знания как ректор. И до сих пор применяю их, чтобы таким образом организовать свободное время студентов. Чтобы они брали от Санкт-Петербурга лучшее. Ведь студенты могут пойти в ночной клуб, где им предложат наркотики, а могут открыть город с его лучшей стороны, обогатить себя и найти дорогу к высокой культуре. Все это в значительной степени делается через молодежную моду и правильное формирование молодежных лидеров. В этой области мои научные знания и экспериментальный опыт получили практическое применение. В Российскую академию образования я проходил по номинации, связанной с воспитанием молодежи. А потом меня пригласили и в Российскую академию наук. Я никогда не думал, что когда-нибудь могу быть избран в большую академию, даже в голову это не приходило…
― Вы занимаете должность ректора уже 33 года ― это самый долгий срок ректорства в России. При этом возглавили Санкт-Петербургский университет профсоюзов в 1991 г., в очень непростое для страны время. Расскажите о том периоде.
― Мне было 37 лет, я был в отпуске по завершению докторской диссертации и даже не предполагал, что стану ректором. Тогда я работал старшим преподавателем в Высшей профсоюзной школе, куда меня пригласил профессор В.Е. Триодин ― выдающийся специалист по педагогике досуга, защитивший по этой теме вторую в стране докторскую диссертацию.
Настал период, когда все полетело в тартарары, начался кошмар и надо было зарабатывать деньги. Неожиданно для самого себя я занялся бизнесом. Но создал предприятие, которое не занималось куплей-продажей, на чем в основном тогда делались огромные состояния, а начал производить продукцию для учреждений культуры. Требовалась их перестройка с учетом изменившегося времени, люди получили возможность зарабатывать деньги, но не знали как.
Как работают учреждения культуры в стране, я хорошо знал еще с того времени, когда проводил дискотеки. Я пришел к заместителю министра культуры, представился доцентом Высшей профсоюзной школы культуры (это был самый солидный вуз культуры в стране) и предложил рекомендовать досуговым учреждениям свои образовательные фильмы о реорганизации учреждений культуры. Правда, тогда забыл сказать, что эти фильмы еще не успел снять. Мне подписали письмо, и я начал рассылать предложения по покупке первых фильмов на видеокассетах. И мне начали присылать деньги, на которые я закупил видеооборудование, стал снимать фильмы и рассылать их заказчикам. Они их смотрели, рекомендовали коллегам и оплачивали следующие.
Деньги начали поступать лавинообразно, и в итоге я снял все 28 фильмов. Последние я делал за границей: на заработанные деньги организовал выезд съемочной группы в Канаду и снимал, как там организуют досуг для ветеранов, инвалидов, пожилых и одиноких людей, маленьких детей. Я показал, как это происходит на Западе, ― это было великолепно!
А в результате оказалось, что семь штатных работников моей небольшой организации зарабатывали как 400 сотрудников в вузе, в котором я взял отпуск для завершения докторской диссертации. Огромному профсоюзному вузу стало не на что жить: Советский Союз рухнул и первичные организации перестали платить взносы. Из процветающего учебного заведения мы стали нищими.
Тогда мне опять позвонил профессор В.Е. Триодин и предложил стать ректором. Я отказывался минут 40… Во-первых, к тому моменту я был отцом-одиночкой, у меня умерла жена, рос маленький ребенок, которым я много занимался. Во-вторых, у меня были свободное время и возможность заниматься наукой. А мне предлагали взять ответственность за вуз, где закончился бюджет, при этом огромное количество сотрудников, которым надо платить зарплату. Тогда Владимир Евгеньевич сказал мне то, на что я купился: «У вас будет интереснейший круг общения. Заняв должность ректора, вы сможете встречаться и беседовать с кем захотите». И со временем это сбылось.
Я дружил с нобелевским лауреатом Ж.И. Алферовым, поэтом Андреем Вознесенским, режиссером Э.А. Рязановым. Познакомился с композитором А.П. Петровым: я вырос на фильмах, в которых звучит его музыка. Ко мне замечательно относились академики Д.С. Лихачев и Н.П. Бехтерева. Прошли годы, и меня пригласил в Российскую академию наук сам великий В.С. Степин…
Александр Сергеевич Запесоцкий
Фото: Ольга Мерзлякова / «Научная Россия»
― Как считаете, если бы тогда отказались от ректорства, всего этого не было бы?
― Да, все сложилось бы иначе. Наверное, я бы стал очень богатым человеком, может быть олигархом. Я понимал, как делать деньги, и от сотен тысяч быстро бы перешел к миллионам, а потом к миллиардам. Методика-то очень простая: надо перемещаться от того, что было доходно вчера, к наиболее доходному сегодня… Но я никогда не мог позволить себе воровать, чем отличался от огромного количества бизнесменов тех времен.
И в результате я познакомился с огромным количеством потрясающих людей. Сегодня в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов 42 почетных доктора ― это выдающиеся люди. Когда я с ними знакомился, понимал, что общаюсь с настоящими гениями. Наверное, это лучшее и самое интересное, что есть в моей жизни.
Было очень любопытно заниматься и конструированием образовательного процесса. Когда я только стал ректором, денег в вузе не было ни на что. Вуз не получал бюджетного финансирования до 2010 г. В 2008 г. к нам приехал президент В.В. Путин, познакомился с университетом и спросил: «У вас нет государственного бюджета?» Я ответил, что нет. Он сказал, что это неправильно и что такой вуз должен финансироваться государством. И еще два года мне понадобилось, чтобы перевести его слова на язык документов и получать средства из госбюджета. Но в самом начале моей карьеры ректора денег не было — и я пришел к мысли перевести вуз на самоокупаемость.
К этому меня подтолкнул один эпизод. При приеме на работу руководители профсоюзов мне сразу сказали: «Вы понимаете, что денег вам не дадим?». Я решил, что они говорят о текущем дне и временных затруднениях, а потом вуз опять станет большим проектом профсоюзов и будет получать вал денег, как в советские годы. Прошло три месяца, средств так и не было. Я чесал затылок и не понимал, что делать. Тут практически пинком открылась дверь, на пороге стояла уборщица с грудным ребенком. И она спросила: «Ректор, ты чем тут занимаешься? У меня грудной ребенок, которого нечем кормить». Долг вуза перед сотрудниками на тот момент превышал три месяца. На следующий день я собрал заведующих кафедрами и объявил, что увольняю всех, а затем принимаю обратно на временные контракты. Дело в том, что в тот год мы не выполнили план набора на бесплатное обучение в 150 человек. Никто просто не пришел к нам учиться: университет предлагал непривлекательные специальности. В такой ситуации я предложил выйти на рынок платного образования, за деньги готовить специалистов новых направлений и жить за свой счет. Из 200 уволенных преподавателей я принял обратно на работу по краткосрочным контрактам 190 человек ― это были первоклассные специалисты.
― То есть педагогический фундамент вуза всегда был крепким, просто требовалась перестройка?
― Высшая профсоюзная школа культуры, на основе которой был создан наш вуз, была открыта в 1926 г., и это было лучшее высшее учебное заведение культуры страны. Почти таким же был Ленинградский институт культуры, в котором я учился в аспирантуре. В профсоюзном вузе всегда были лучшие условия, зарплаты и стипендии. И всегда были хорошие преподаватели.
В результате сотрудники, которых я принял на новые договоры, разработали специальности, по которым мы следующим летом объявили набор. Если на бесплатное обучение мы не могли набрать и 120 человек, то на платное образование к нам пришли сразу 627 студентов.
Со временем появился запас средств, и мы начали улучшать условия в вузе: покупать оборудование, ремонтировать помещения. За 1990-е гг. мы вложили в материальную базу университета $30 млн собственных, заработанных средств. А сегодня такой материальной базы, как у нас, нет ни в одном вузе страны. Мы сформировали совершенно необычный, целостный образ жизни. Как-то к нам приезжали американские журналисты и назвали СПбГУП синтезом Гарварда и Голливуда.
Мы много внимания уделяем воспитательному процессу. Мы ввели обязательное посещение, студенты не прогуливают лекции. Если человек нарушает закон, он уходит из вуза. У нас не ругаются матом. Никогда не было наркотиков и наркоманов.
― Чему вы сами научились за годы ректорства?
― Я всегда относился к жизни с большим интересом, а люди, с которыми мне довелось встречаться и общаться, только развивали во мне это качество.
Когда в 16 лет я учился на подготовительных курсах в Институте точной механики и оптики, произошел такой случай. Мы были ребята из провинции, соответственно одевались и выглядели. Была масса энергии, в перерывах я бегал по вузу и катался по паркету, как по дорожке льда. И однажды влетел в соседнюю аудиторию. Там я увидел студентов постарше. Казалось бы, таких же, как мы, но совершенно иных. Это были выпускники, и насколько же они от нас отличались… Это был совсем другой стиль. Дело не в одежде, тогда никто богато не одевался. Это совершенно иные мимика, жестикуляция, способ общения, то, как они смотрели друг другу в глаза. Тогда я понял, что должен прожить студенческие годы так, чтобы со временем быть не хуже и стоять среди таких ребят. И я посвятил этой цели годы учебы в институте: огромное количество времени проводил именно в учреждениях искусства, общался со студентами, все время искал что-то необычное и старался себя сформировать.
Конечно, не всегда находил правильные пути. Первые месяцы в Ленинграде я ходил с сокурсниками по ресторанам. У меня была такая возможность: за счет Министерства обороны я получал повышенную стипендию. И думал, что настоящая жизнь проходит именно там, хотя и быстро понял, что ошибаюсь. Начал больше увлекать театрами, концертами и культурой, формировать себя. Мне это удалось.
Став ректором, я начал знакомиться с интереснейшими людьми. Например, с писателем Д.А. Граниным. Он постоянно приезжал к нам на мероприятия, общался с людьми, мог просто прийти на встречу со студентами. Им двигал интерес к жизни, фактически не давал умереть. Ведь Даниил Александрович был с нами почти до своего столетия… Когда он ушел из жизни, мы издали около 60 его выступлений перед студентами, получилась толстенная книга.
Другое прекрасное знакомство состоялось со скульптором М.К. Аникушиным. Стыдно сказать, но я узнал, что памятник А.С. Пушкину у Русского музея ― это его работа, только тогда, когда мы избрали Михаила Константиновича почетным доктором университета. М.К. Аникушин приезжал к нам даже за две недели до своей смерти. Он был тяжело болен, и наверняка ему все давалось через силу, но он приехал веселый, шутил, посетил вечер, который мы устраивали для студентов. Он впитывал жизнь до последнего момента.
Это люди, которые не «бронзовели». И через личности наших почетных докторов мы всегда старались приобщить студентов к науке, культуре и образованию. Просто говоря ― пропагандировали их. И сами у них учились.
У Шекспира в «Гамлете» была фраза: «Распалась связь времен». Так и у меня при крушении Советского Союза возникло ощущение, что все пошло кувырком. И мне всегда хотелось сделать так, чтобы эта связь не распадалась, а культура, которая делала Советский Союз великим, была передана новым поколениям студентов.
― Как считаете, получилось?
― Во многом ― да. Но, конечно, у советских студентов была гораздо более сильная школьная база. В среднем они были развиты сильнее, чем нынешнее поколение. Сейчас, к сожалению, ЕГЭ отменил фундаментальную подготовку, которой мы всегда гордились. Это была общая картина мира, которую человек проходил чуть ли не с детского сада: дисциплины сливались в единую панораму и формировали общий образ мира. Введение ЕГЭ это разрушило, и образование перестало быть фундаментальным.
― Какие планы строите накануне 70-летнего юбилея?
― Какие могут быть планы… У меня растет внук, ему десять лет. Дочери ―11. Неплохо бы проводить с ними больше времени.
Конечно, дальше я вижу себя и как человека, который занимается наукой: есть много нереализованных проектов, и, если бы не административная работа по многу часов в день, я мог бы их продолжить. Есть материалы на десятки статей и две-три серьезные книги в гуманитарной сфере. Надо воплощать интересные идеи, которые одобряют и поддерживают мои товарищи в Российской академии наук и Российской академии образования. Есть много практических результатов в педагогике, но их надо оформлять. Это могут быть даже не научные работы, а публицистические ― понятно передающие наш опыт широкой аудитории. Это то, что я, пожалуй, задолжал педагогике.
Я довольно давно раздумываю о выходе на пенсию. Мечтаю, что на пенсии буду кататься на горных лыжах и ходить по дискотекам. Наверное, работать профессором. Надеюсь, за прошедшие годы неплохо себя зарекомендовал. Но никогда заранее не знаешь, как к тебе начнут относиться люди, когда перестанешь быть их начальником…
― Вы поставили себе какие-то сроки, в которые будете готовы оставить ректорство?
― Я начал задумываться об этом еще в 60 лет. Морально готов и уже вижу преемников. Почему пока не ухожу? Думаю, что если уйду сейчас, то на них свалится больше административных дел: все-таки сейчас у меня много функций, иногда приходится работать по 16 часов в сутки, если учитывать научную работу и подготовку публикаций. Регулярно пишу научные статьи в публицистической форме. На них большой спрос, несколько газет предлагают писать еженедельные рубрики, но на всех не хватает времени. Пожалуй, я писал бы больше, а административной работой занимался меньше или вообще бы не занимался.
Не вижу ничего плохого в том, чтобы остаться в университете, например на должности проректора по науке. Готов к этому в любой момент. Главное, чтобы позволила обстановка, в которой за спиной ничего не рухнет. Я пытаюсь приблизить это время.