При диагностике многих болезней врачи опираются на словесные описания пациентов. Что болит? Где? Каким образом? Речь и язык — незаменимые инструменты диагностики. Но что делать, если сама речь и сам язык оказываются нарушены? Как вычислить проблему, если пациент из-за нарушения речи не в состоянии даже объяснить, что с ним не так? О русском афазиологическом тесте «Научная Россия» узнала у нейролингвистов Ольги Витальевны Буйволовой и Ольги Андреевны Солоухиной.
Ольга Витальевна Буйволова и Ольга Андреевна Солоухина — нейролингвисты из Центра языка и мозга НИУ ВШЭ, лауреаты премии правительства Москвы для молодых ученых. Премия была присуждена за разработку тестов для диагностики речевых нарушений и терапевтической методики восстановления речи. Премия вручается правительством Москвы уже 10 лет за выдающиеся фундаментальные и прикладные научные исследования в области естественных, технических и гуманитарных наук. Результаты исследований были опубликованы в ведущих мировых журналах, таких как Brain and Language, Aphasiology и др.
— Как и почему у людей возникают речевые нарушения?
О.В. Буйволова: В мозге есть отделы и структуры, связанные с работой разных функций — моторных, когнитивных и т.д. Наша речь напрямую связана с сохранностью этих мозговых структур. При инсультах, опухолях, травмах, при нейродегенеративных заболеваниях структуры мозга могут страдать. И, соответственно, это вызывает нарушение речевой функции. При инсульте может произойти нарушение мозгового кровообращения, закупорка или разрыв артерии. Результат один — структуры повреждаются, соответственно, функции тоже страдают. Примерно у четверти людей, которые переносят инсульт, могут потом наблюдаться разного рода речевые нарушения. Мы в контексте нашей работы говорим про афазию. Это языковой дефицит, связанный с нарушением языковой структуры, глобальных языковых уровней, от звуков до текста. То есть это не просто нарушение работы артикуляционного аппарата, не просто моторные проблемы.
О.А. Солоухина: Можно еще упомянуть самые известные зоны мозга, такие как зона Брока и зона Вернике. Это, наверное, первое, что приходит на ум при слове «афазия». Есть известное обобщение, что зона Брока отвечает за моторную функцию речи, а зона Вернике в основном за понимание. Это, конечно, не совсем так. На самом деле все зоны тесно связаны между собой. И если мы говорим об афазии, то важно правильно ее диагностировать. Чем мы, собственно, и занимались при помощи нашего теста.
— Расскажите о вашем тесте.
О.В. Буйволова: Надо сразу оговориться, что речь не об одном тесте, а о комплексе диагностических инструментов. В этот комплекс входят разные инструменты. Первый — это скрининговые тесты, позволяющие определить, есть у человека речевые нарушения или нет. Эти тесты подходят для ранней диагностики и не несут в себе детального описания дефицита, большой подробной информации. В России до сих пор существовало не так много инструментов для скрининга именно речи. Были для общего скрининга физического, когнитивного здоровья. Мы же разработали, адаптировали с других языков уже существующие инструменты, исходя из особенностей русского языка и возможностей пациентов. Провели большую, в том числе теоретическую, работу с лингвистической подоплекой. Дальше для уже более позднего периода восстановления был разработан детальный подробный инструмент — русский афазиологический тест.
О.А. Солоухина: Русский афазиологический тест — это многолетняя разработка всей команды Центра языка и мозга. Он представляет собой детальный инструмент, 13 субтестов, где представлены все языковые уровни от фонологии, то есть от восприятия и порождения отдельных звуков, до дискурса. И он позволяет оценить локус языкового дефицита, то есть на каком уровне произошел сбой речевой функции у данного конкретного пациента. И исходя из этого дает основания прицельно направить речевую терапию именно на тот уровень, на котором произошло нарушение.
О.В. Буйволова: Отдельно мы хотели бы выделить тест на глаголы, сфокусированный на определении глагольного дефицита. Почему в рамках работы мы концентрируем на нем такое внимание? Потому что глагол — это ядерная единица предложения, вокруг которой все строится и формируется. Этот тест позволяет оценить и понимание, и порождение глаголов как изолированно, так и в рамках предложения. Он опирается на модель языковой обработки. Это очень хороший, теоретически обоснованный инструмент, позволяющий весьма детально и подробно посмотреть на состояние глаголов пациентов.
— Расскажите, пожалуйста, подробнее о том, какие типы речевых нарушений выявляют эти субтесты.
О.А. Солоухина: Есть субтест на лексико-семантическое восприятие. Диктор называет глагол, например «копать», и в углах экрана появляются четыре картинки. Субтест устроен таким образом, что одна картинка целевая, то есть соответствует этому слову, другая служит семантическим дистрактором, то есть схожим по семантике глаголом, например, «косить». Третья картинка — это фонологический дистрактор, например «копать — толкать», схожее по звучанию. И четвертая — это нерелевантный дистрактор, который не связан с целевой картинкой, но связан семантически с фонологическим дистрактором. Это сделано для того, чтобы избежать выбора определенной стратегии при ответах испытуемых. Если испытуемый все картинки указывает правильно, то, соответственно, на лексико-семантическом уровне нет нарушений. Если же он систематически выбирает, допустим, фонологический дистрактор или семантический, то мы говорим, что нарушение есть.
В качестве другого примера можно привести субтест на порождение дискурса, где представлена картинка с определенным сюжетом. Например, девушка едет на велосипеде, рядом идет дедушка с корзинкой яблок — и они все рассыпались, при этом там еще бегают девочка и кошка с собакой. И пациент должен составить связный рассказ по этому рисунку. И мы оцениваем разные параметры: всех ли героев он упомянул, насколько рассказ был упорядоченным, насколько полно он описал эту картинку.
— Каким образом по результатам тестирования назначается терапия? Возможно ли восстановление речевых функций?
О.В. Буйволова: Если мы говорим о скрининговых тестах, то на основании их результатов врач, который не занимается постоянно речевой функцией, может направить человека к логопеду или к нейропсихологу для более подробной работы. Те же проводят наши более детальные тесты и могут уже прицельно работать над какими-то определенными уровнями речевой обработки. Если мы видим нарушения на уровне предложения, а на уровне отдельных слов все нормально, то нет смысла работать над какими-то простыми вещами, нужно переходить к более сложным моментам. То есть тест подходит для более персонализированного подхода к выбору заданий и методики.
На основании результатов этих тестов можно формировать группы пациентов. Когда мы проводим психонейролингвистическое исследование и нам нужно подобрать определенных испытуемых под наши научные нужды, мы можем на основании результатов этих тестов сделать это довольно четко и достоверно, потому что тесты предоставляют такой количественный результат. Они стандартизированы, апробированы. Это может быть полезно и для логопедов, потому что в реабилитационных центрах существуют групповые занятия, групповая терапия. И на основании результатов этих тестов можно четко и прицельно сформировать эти группы для дальнейшей реабилитационной работы.
О.А. Солоухина: Что касается восстановления речевых функций, то оно очень сильно зависит от разных факторов. Во-первых, это мотивация пациента и мотивация его родственников, потому что дома пациент работает вместе со своей семьей. Они тоже должны быть нацелены на результат и на восстановление. Во-вторых, это размер и локализация очага. Потому что если очаг большой и занимает, например, практически все левое полушарие, то восстанавливать практически нечего. Можно попробовать задействовать отделы правого полушария, но это, конечно, намного сложнее. Зависит также от того, насколько выражены речевые нарушения, от степени выраженности афазии и от того, как рано начата работа по восстановлению. То есть если пациент попадает в больницу и там в остром отделении уже сразу есть логопед, который начинает работу, то, скорее всего, восстановление будет более успешным, чем в случае, если пациент попал в больницу, полежал, выписался и через пять-десять лет уже пришел на реабилитацию. Такие случаи действительно бывают, и восстановление идет медленнее.
— Было ли что-то, что вас удивило во время работы над тестом? Чем он отличается от иностранных? Чему вы научились?
О.В. Буйволова: В сравнении с английским языком у русского намного богаче морфологическая система, более сложный синтаксис. Об этом нужно всегда помнить и добавлять задания. Важно еще делать скидку на культурные особенности, что может быть приемлемым или распространенным в культуре. У нас, например, был тест, который мы адаптировали с нидерландского языка. Там самые частотные, самые распространенные стимулы были «корова» и «велосипед», то есть стереотипные вещи. У нас, соответственно, должны быть выбраны немного другие стимулы.
О.А. Солоухина: При разработке лексико-семантического субтеста на глаголы мы также много думали, в каком лице правильнее будет употреблять глаголы, то есть в каком лице диктор должен говорить. Либо это будет третье лицо, либо это будет инфинитив, либо первое лицо. В итоге остановились на третьем лице. Что касается углубленного изучения афазии в процессе, то да, наше знакомство с пациентами с афазией как раз началось с работы над этим тестом. Мы работали над ним семь лет, и, конечно, знания очень расширились. Когда мы были студентами, стажерами, нам показывали пациентов с афазией и было не вполне понятно, что это за нарушение. Было непонятно, понимает меня пациент или не понимает, почему он так плохо говорит. В процессе работы уже стало ясно, что это действительно не умственные нарушения. Ты сидишь рядом с человеком и понимаешь, что он действительно все понимает. И чаще всего осознает, в чем его проблема. И именно в такие моменты проникаешься сочувствием и желанием помочь этим людям.
Интервью проведено при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ
Источник фото О.В. Буйволовой: пресс-служба Высшей школы экономики
Источник фото О.А. Солоухиной: Елена Либрик / «Научная Россия»