Scienty

Нужны ли научные династии? Что это — преемственность или семейственность? Важна ли в науке интуиция? Каково это — возглавлять институт, носящий имя твоего деда? Над чем сегодня работают ученые в Институте химии и технологии редких элементов и минерального сырья Кольского научного центра РАН? Об этом мы беседуем с директором института, заместителем председателя Кольского научного центра РАН членом-корреспондентом РАН Иваном Гундаровичем Тананаевым.

— Основателем вашей химической династии стал замечательный ученый Николай Александрович Тананаев. Это под его влиянием ваш дед стал химиком?

— Николай Александрович родом из села Серповое, что на Тамбовщине. При этом окончил Дерптский университет, а потом часто приезжал в родное село и после повседневных трудовых сельских забот водил детей в походы на поля и луга для сбора растений с последующим научным определением по книжке, составлял гербарии. Усердием Николая Александровича в сарае даже была построена химическая лаборатория. Он был блестящим химиком-аналитиком. Наиболее значимым научным результатом Николая Александровича стала разработка оригинальных экспресс-методов химико-аналитического контроля продукции: весового, капельного, дробного и бесстружкового анализа, капельной колориметрии, колориметрического титрования и др. Его «Весовой анализ» в течение семи лет переиздавался пять раз! Безусловно, он помогал семье. Наверное, самой существенной его помощью стало приглашение к себе в Киев в самые голодные годы двух племянников — Ивана (моего будущего деда) и Николая. Иван ехал по поручению матери учиться на музыканта, но выучился на химика.

— В этом году исполнилось 120 лет со дня рождения вашего деда, выдающегося химика академика Ивана Владимировича Тананаева. Что это был за человек?

— Иван Владимирович был в семье прежде всего дедом, а потом уже химиком и академиком. В детстве и молодости я просто знал, что он человек науки, не интересовался особенно, чем же он, собственно, прославился. И только в конце его жизни выпал счастливый случай сопровождать его в поездках на дачу, которую дед очень любил. Он ценил тихий уют среди природы, много гулял, делал заметки, слушал классическую музыку и музицировал сам. Невзирая на очень скромную обстановку щитового дома, это было его любимое место. Тому соответствовала и мебель, самая простая. В то время даже у очень известных людей не было ни коттеджей, ни поместий, ни вилл, а на дачу свозили то, что становилось ненужным в городе. Нельзя сказать, что дед не мог позволить себе нечто иное, соответствующее его статусу, — просто не видел необходимости. В этих поездках Иван Владимирович успел много рассказать из того, чего я не знал.

— Например?

— Он много рассказывал о жизни деревни, что ставило меня, школьника или студента, в тупик. Нас учили, что в деревне была беднота, все ходили в лаптях и непонятных онучах, голодали вплоть до начала времени «лампочек Ильича». Но нет — Тананаевы как государственные крестьяне имели право владеть и обрабатывать землю, полученную от государства, имели свободу передвижения, выбора места жительства, право на образование, участие в самоуправлении, могли заниматься любыми видами деятельности. У них были каменный дом, амбары, кладовая, задний двор с пристройками, баня, большой огород и сад. Крестьяне наделялись землей — одной десятиной с четвертью, что составляет почти 1,5 га на душу. Но самое удивительное — в крестьянской семье в начале ХХ в. могли обнаружиться фотоаппарат и соответствующие приспособления для фотопечати. Прадед выписывал зарубежную прессу и умел читать по-немецки. Имелись различные музыкальные инструменты, в том числе фортепиано. На полках лежали «Жизнь животных» Альфреда Брема, разнообразные справочники, подшивки «Нивы» с приложениями, в которых печатались крупнейшие писатели. Не удивительно, что кличка рабочего жеребца была не Савраска, а Росинант — так звали коня главного героя романа «Дон Кихот».

— Рассказывал ли он о более поздних временах, когда работал над атомным проектом?

— Рассказывал, но, естественно, без деталей. Он говорил о некоем закрытом городе на берегах большого уральского озера и о грозном ядерном заводе при нем. Возможно, его рассказы имели эффект «25-го кадра», что привело к моему выбору специальности радиохимика.

Я счел необходимым уже намного позже посетить Казань, где дед с семьей был в эвакуации. Прошелся по улице с забавным названием Собачка мимо места уже снесенного дома, где Тананаевы жили во время войны. Признателен академику Александру Ивановичу Коновалову, который в беседе со мной и членом-корреспондентом РАН Игорем Сергеевичем Антипиным рассказывал о казанских военных годах.

— О каком же закрытом городе говорил дед?

— Им оказался Озерск Челябинской области, где сейчас живет моя семья, а на грозном ядерном заводе, ПО «Маяк», я по сей день работаю советником генерального директора. Дед бы сказал: «Круг замкнулся».

— У него были две Сталинские премии. Это самые престижные награды тех лет…  

— Да. Знаки этих премий видел у него среди других очень красивых, очень тяжелых государственных орденов. Одна Сталинская премия была вручена за участие в создании технологии выделения оружейного плутония из облученных урановых блоков на ПО «Маяк». Другая — за участие в решении наработки высокообогащенного урана. Естественно, Иван Владимирович мне об этом не рассказывал и вообще был очень осторожен в высказываниях на данную тему. Такая информация в те времена была абсолютно секретной.

— И все-таки какие его работы, на ваш взгляд, самые выдающиеся?

— Перечень его работ выложен в интернете. Что касается главного… Меня больше всего поражала его фраза: «Все на все влияет». Будучи ребенком, спорил: «Вот прыгну здесь, так что, в Америке тоже что-то затрясется?»

На самом деле, если углубиться в теорию, то этот подход отражает экологический принцип холизма (целостности), основанный на законе больших чисел. Ведь даже случайные и независимые величины, одинаково распределенные, действительно обладают тем же математическим ожиданием, как и неслучайные. Этот принцип был основой экологической философии в перечне других императивов, сформулированных ее основателем Барри Коммонером, российским эмигрантом, который в 1960-е гг. в США был настолько популярен, что даже участвовал в выборах президента этой страны. Следуя этому закону, постулирующему единство мира, становится возможным выявить и изучить истоки случающихся событий и явлений, причины устойчивости или изменчивости связующих цепочек, появление в них разрывов или новых звеньев и в итоге предсказать ход будущих событий. Думаю, что дед сам дошел до этого.

— А еще он создал некие «новейшие физические методы». О чем идет речь?

— Да, он писал об этом уже в середине прошлого века. Если при характеризации веществ были вполне приемлемыми простые формулы «состав — свойство» или «состав — структура — свойство», то сегодня для создания основ научного неорганического материаловедения необходимо руководствоваться уже другой формулой: «состав — структура — дисперсность — свойство», поскольку дисперсные вещества одинакового состава обладают совершенно другими свойствами и характеристиками по сравнению с недисперсными. Этот подход открыл в нашей стране и за рубежом новую эру нанодисперсных систем. Конечно, это был научный прорыв.

Наверное, ему везло: ему удавалось в самое нужное время вносить свои компетенции, которые тогда были нужны. У него была потрясающая научная интуиция. Например, в 70–80-е гг. прошлого века он дарит мне книгу. Я книжки очень люблю — этот ни с чем не сравнимый запах переплета, шелест страниц… И вот он дарит и говорит: «Знаешь, а книг скоро вообще не будет». — «Как не будет?» — «А все это будет в компьютере». Персональных компьютеров тогда еще не было, были огромные ЭВМ. Про них я знал, но не особенно интересовался, меня больше занимал футбол. Конечно, у Стругацких в романе «Понедельник начинается в субботу» была ЭВМ «Алдан». Но то, что это может изменить жизнь и превратить ее в компьютерную, в «цифровую», как сейчас принято говорить, — такое представить было практически невозможно. Это только какой-то фантаст мог описать в своих романах, а дед это четко говорил. Он это знал.

— Насколько для ученого важна интуиция?

— Конечно, она важна. Но мне кажется, что за интуицию часто принимают хорошую память плюс определенный опыт. Если человек многие годы работает и не чувствует интуитивно, куда идти и что будет актуальным, — это плохой исследователь.

— Откуда же ваш дед знал, что настанет эра компьютеров и интернета?

— Трудно сказать. Мы тогда ходили в библиотеку, смотрели периодику, а ему в президиум присылали репринты содержания нужных ему журналов, он мне их иногда передавал. А потом сказал, что и это перейдет в компьютеры. Меня это очень удивило, ведь до внедрения этих методик было еще очень далеко и это не было связано с его химической деятельностью. А теперь вот они: Web of Science, Scopus. Все стало электронным. Он также интуитивно очень много видел наперед, но при этом очень плохо разбирался в людях. Очень доброжелательно к ним относился, как-то по-деревенски. И из-за этого нередко страдал.

— Вы сейчас возглавляете институт, носящий имя вашего деда. То, что вам предложили возглавить институт два года назад, для вас было неожиданностью или закономерностью? Сразу согласились?

— Нет, сразу отказался.

— А почему?

— Я ехал на Кольскую землю не начальником. У меня мысли такой не было. Меня пригласил глубокоуважаемый человек, выдающийся ученый, академик Сергей Владимирович Кривовичев. Для меня большое счастье быть знакомым с ним. Мне было достаточно его слов: «Ваня, приезжай». Приехал, начал работать, поработал, все нравилось. Потом закончился контракт у предыдущего директора ИХТРЭМС КНЦ РАН. И Сергей Владимирович сказал: «Тебе надо избираться».

— Но все-таки согласились. Почему?

— Кривовичеву невозможно отказать. Он меня убедил. Конечно, я знал, что впрягаюсь в непростое дело, но все оказалось еще сложнее. На мой взгляд, институт требовал, как говорится, «перезарядки». Нельзя было допустить хозяйственной деградации, нужна была помощь молодым исследователям.

— Трудно было?

— Почему «было»? И сейчас нелегко. Стараемся.

— Институту в прошлом году исполнилось 65 лет. Что сегодня представляет собой научная жизнь института?

— Наш институт — это детище Ивана Владимировича Тананаева, тот самый случай, когда нужно было попасть именно в то время и в ту точку. Со слов родителей, его пригласили тогда в ЦК КПСС и сказали: нужно развивать минерально-сырьевую базу, страна нуждается в редкометалльных материалах. В тот момент создавалась Черноголовка как наукоград. Наверху решили создать институт по минеральному сырью как раз в Черноголовке. Дед сказал: «Нет. Институт минерального сырья должен находиться там, где это сырье. Иначе нет смысла. А директором нужно делегировать ученого помоложе меня». Нашли Владимира Трофимовича Калинникова, который в итоге проработал директором ИХТРЭМС КНЦ РАН 32 года. В следующем году будет его 90-летний юбилей.

— Но сначала была лаборатория?

— Да, институт родился на основе химической лаборатории в Геологическом институте Кольского научного центра РАН. В СССР шло масштабное развитие советской минерально-сырьевой базы, что не могло не затронуть освоения запасов Кольского полуострова: Хибинский горный массив и Ловозерские тундры, объединяющие два близких по составу массива щелочных изверженных пород, оказались подлинным источником пополнения российских запасов полезных ископаемых. Были открыты и другие перспективные месторождения — кианита в Кейвах, редкометалльных руд Ловозерских тундр, титаномагнетита в Африкандском массиве, железных руд в районе Ковдора и др. Кроме апатит-нефелиновых руд первыми объектами исследования в дальнейшей переработке стали перовскит и сфен, эвдиалит и кианит, полуцит и сподумен. На баланс были поставлены уран, вольфрам, золото, молибден, серебро, хром; началось производство титана, меди, никеля, кобальта. На первый план встала задача разработки современных химических технологий переработки минерального сырья для получения целевой продукции.

— Какова сегодня жизнь института?

— Институт и сейчас чрезвычайно востребован, несмотря на то что бóльшая часть запасов освоена и можно было полагать, что все запасы мы переработали, технологии создали, химические подходы почти все решили. Но рассматриваются варианты освоения новых месторождений, решаются задачи создания условий промышленной безопасности в горной промышленности, создаются современные технологии глубокой очистки стратегических металлов, осваивается получение их соединений, материалов, в том числе наноматериалов. Мы проводим фундаментальные исследования, ищем деловых партнеров для выполнения договорных работ.

— У вас довольно много молодежи. Где вы ее берете?

— Это болевая точка. Мы сейчас находимся в серьезной демографической яме. Молодежь есть, но хотелось бы больше. Мы рассчитываем на то, что у нас есть свои образовательные услуги — своя магистратура, аспирантура Федерального центра. Мы рассчитываем на активное взаимодействие с Мурманским арктическим университетом. Это тоже новый тренд — объединенный институт, недавно созданный на базе действующих университетов и вузов, которые находились в регионе.

Если говорить о ФИЦ КНЦ РАН в целом, нам очень сильно помогло создание молодежных лабораторий. Если программа будет развиваться дальше, то мы обязательно будем подавать на конкурс такие заявки. Конечно, мы понимаем, что, хотя это своевременная и хорошая идея, этого недостаточно. Надо опираться на регионы, но это сложно сделать, потому что повсюду одни и те же проблемы — в региональных предприятиях, вузах. Молодежь видит перед собой картины больших городов — Москвы, Санкт-Петербурга. В малых городах преподавателей не хватает, медицина на невысоком уровне, местные региональные вузы недостаточно активно развиваются, бесконечные недоборы, низкие контрольные цифры приема. И, честно говоря, я пока не вижу, что будет какой-то перелом.

— Дмитрий Иванович Менделеев, 190-летие которого мы отмечаем в этом году, сделал огромный вклад в развитие региональной науки. Его последователи продолжили это дело, в том числе ваш дед. А сейчас мы наблюдаем обратную картину, как думаете?  

— Да, происходит существенный отток. Можно ли это изменить? Конечно, можно. Но этим нужно заниматься предметно. Скажем, у нас есть ПАО «ФосАгро» как самодостаточная организация. Они оплатили нам создание совместной исследовательской лаборатории, планируют создать в Мурманском арктическом университете высшую школу горных инженеров, вкладывая в это огромные деньги. Но ведь далеко не везде так. Сейчас не хватает творческой молодежи, а отсюда — специалистов. Хотелось бы смотреть в будущее с оптимизмом, но пока не очень получается.

— Несмотря на то что у вас нет веры в светлое будущее, вы тянете огромный воз различных видов работ: преподаете, возглавляете большой институт… Что вами движет?

— Точно не деньги и не слава. Наверное, чувство долга. Друзья и домашние говорят, что это подвижничество. А кто-то наверняка скажет, что ненужное распыление сил.

— Что вас вдохновляет, дает силы?

— Вдохновляют дети. Как собственные, так и молодежь созданной научной школы: студенты, аспиранты, научная молодежь.

— Вы выросли в семье ученых и сами стали ученым. Таких примеров довольно много. Как думаете — это хорошо или плохо? Это преемственность или семейственность?

— Думаю, это все же преемственность. И, наверное, это все-таки хорошо. Хотя это огромная ответственность.

— Если бы ваш дед сейчас посмотрел на вас, на институт, что бы он сказал?

— Наверное, сказал бы так: «Да, трудно, но так было всегда. Работай!»

 

---

Источник